– Здравствуйте. Меня зовут Соловьева Ольга Эдуардовна. Я директор Института иммунологии и физиологии Уральского отделения Российской Академии наук, заведующая Лабораторией математической физиологии в этом институте, доктор физико-математических наук, профессор.

– Да, это хороший вопрос. Я школу закончила с золотой медалью. И, в общем, интересы были в разных предметах. Но, наверное, здесь повлиял совет родителей, которые говорили, что математик, программист – это всегда надежно, можно найти работу и так далее. Ну и плюс математика как-то давалась, поэтому вот был такой выбор – математико-механический факультет Уральского государственного университета. Никогда об этом не пожалела, потому что у нас была прекрасная компания в нашем… на нашем факультете было очень интересно, очень интересные ребята с очень разнообразными интересами, очень много творчества, поэтому было здорово. Но практически сразу я стала заниматься еще в своих курсовых работах, потом дипломная работа, математическим моделированием сердечной мышцы. Так что, в общем, как-то сразу применение было математики такое… прикладное для исследования больше физиологических проблем, нежели собственно математических.

– Ну… Это тоже очень хороший вопрос. Это возникло благодаря моему научному руководителю, профессору Мильштейну Григорию Нойховичу. Его не стало в этом году, большая для меня потеря… Он дружил с Мархасиным Владимиром Семеновичем, который, значит, занимался биофизикой миокарда, и они начали разрабатывать математические модели. Ну, я думаю, что это были одни из первых моделей сердца, которые позволяли уже тогда объяснять ряд явлений, которые были непонятны для физиологов, как-то систематизировать эту информацию. Ну, и вот я пришла к нему выполнять курсовую работу и задержалась, и потом мы дальше стали это направление развивать. Потом я уже вот... И в своей кандидатской диссертации, которая больше была математическая, но где был кусок, посвященный моделированию, ну, и дальше уже в докторской диссертации профессионально занималась этим вопросом.

– Нет. Курсовые работы, они с третьего курса, но по моделированию – четвертый курс, и потом дипломная работа на пятом курсе.

– Да, Владимир Семенович был, как я сейчас понимаю, очень молод. Но тогда он мне, конечно, казался уже очень взрослым таким, состоявшимся ученым. Вот. Он меня на 20 лет старше, поэтому если мне было около 20, ему было около 40, так что вполне молодой человек, полный творческих идей, задумок. Он тогда еще не был доктором наук. Мы с ним в один год защитили я кандидатскую диссертацию, а он докторскую диссертацию. Вот. Так что это, конечно, была большая удача, что у меня были такие учителя, и мой учитель по математике Григорий Нойхович, и Владимир Семенович, с которым мы сразу стали вместе тоже взаимодействовать. У нас такие были семинары на троих очень бурные, в которых, значит, обсуждались эти вопросы. Ну, а потом я уже вошла в группу к Валерию Яковлевичу Изакову, Владимиру Семеновичу Мархасину, где, кроме физиологов, биофизиков, уже начинали появляться и математики.

– Да, это можно назвать прямо вот такими спорами. В те времена мне казалось очень странным, что так эмоционально и так ярко можно обсуждать, значит, ну, какие-то научные проблемы, которые, как мне казалось, не касаются твоей жизни, жизни твоих близких и так далее, но это и происходило именно так. То есть я думаю, что всегда для них вопросы, связанные с работой и вот, собственно, с какими-то исследовательскими задачами, были в приоритете в их жизни, и это составляло, ну, основу, наверное, и основную страсть их жизни, основной интерес жизненный.

– Да, так вот случилось, что через какое-то время мы с Владимиром Семеновичем, да, стали, мужем и женой, и прожили счастливо 20 лет, пока его не стало.

– Ну, это, на самом деле, отсутствие разделения работы и дома, то есть это тоже непрерывный такой «коворкинг» [от англ. «co-working» – совместная работа – прим. ред.], как сейчас говорят. В общем, что-то обсуждается дома, и очень часто опять-таки рабочие моменты, они в домашних условиях обсуждаются тоже очень эмоционально, может быть, даже излишне. Вот. То, что, например, там с посторонними сотрудниками, может, не всегда происходит. Вот. Поэтому, да, есть свои особенности, но зато очень интересно вместе заниматься общим делом.

– Ну, Владимир Семенович, конечно, у него очень был взрывной характер! Значит, его друг Валерий Яковлевич Изаков, с которым они вместе учились, вместе начали заниматься биофизикой миокарда, ну, собственно, все время шли по жизни вместе, но только Валерий Яковлевич значительно раньше ушел из жизни. Он его называл «фокстерьер». То есть у него такой был именно темперамент вот такой вот взрывной, очень легко, значит, эмоционировал, но точно так же быстро и остывал. Очень неравнодушно относился практически ко всему – и к работе, и ко всему, что происходит вокруг, к людям…

– Они учились в одной группе, то есть, вот, со студенчества, с 18 лет, ну, и до последних лет жизни, вернее, просто до кончины Валерия Яковлевича.

– Они очень много общались и вне работы. Вот. Хотя они, конечно, были разными людьми и так далее, но круг общения все равно, вот он как-то определялся профессиональными интересами. И нет, они очень много общались и кроме работы. Вот какие-то…

– Нет, нет, мы с Владимиром Семеновичем уже были семьей после того, как не стало Валерия Яковлевича, так что нет, нет. Я только, ну, вот в их коллектив влилась, когда еще был жив Валерий Яковлевич, и я их наблюдала обоих, так сказать, вот этот творческий тандем. Но там не только было полное единодушие, там замечательно было то, что было очень много взаимной критики, и она была тоже очень эмоциональная, но она была очень продуктивная, поэтому они, конечно, были равные друг другу ученые, собеседники, и это очень сильно... Давало такой прогрессивный толчок тому и другому, и это, конечно, здорово, когда есть очень грамотный и честный оппонент.

– Да, да, да. Это, конечно, было не первое место работы. Об этом много написано, можно в «Науке Урала» [газета Уральского отделения Российской Академии наук – прим. ред.] посмотреть там какие-то вехи биографические Владимира Семеновича, Валерия Яковлевича, вообще становления нашей школы биофизики и физиологии миокарда. Ну, я расскажу немножко поподробнее про институт. Институту нашему в прошлом году исполнилось 20 лет, то есть он с 2003 года. Вот. Значит, его организовал Валерий Александрович Черешнев, академик Черешнев [Валерий Александрович Черешнев (1944 г.р.) – выдающийся советский и российский ученый-иммунолог, специалист в области экспериментальной и клинической иммунологии, иммунофизиологии и иммунопатофизиологии – прим. ред.]. Он в то время был председателем Уральского отделения [Российской Академии наук – прим. ред.], а приехал из Перми, где до этого руководил институтом. Поэтому у него в Екатеринбурге «своего», так сказать, института не было, а поскольку он все-таки, значит, известный ученый, иммунолог, ему, конечно, нужен был свой институт. И вот тогда удалось убедить руководство Академии, что нужен вот такой биомедицинский институт в Екатеринбурге, потому что отдел, который возглавлял Владимир Семенович, был филиалом института в Коми научном центре [Коми научный центр – структурное подразделение Уральского отделения Российской Академии наук, федеральный исследовательский центр (Сыктывкар) – прим. ред.] – института физиологии, которым академик Рощевский [Михаил Павлович Рощевский (1933 г.р.) – доктор биологических наук, директор Института физиологии Коми научного центра Уральского отделения Российской Академии наук – прим. ред.] руководил. Ну, и это случилось, такой институт организовался, и у него было... Вот костяком этого института как раз послужил отдел Владимира Семеновича, потому что мы базировались в Екатеринбурге, у нас здесь уже были лаборатории, база и так далее. Вот. А Валерий Александрович, по сути дела, заново создавал иммунологическое направление института, ну и все, что, так сказать, связано с иммунологией. Вот. Ну, у нас, можно сказать, «равноправно» в институте развиваются два направления – это фундаментальная наука и клиническая наука. Ну, вот иммунология сначала в большей степени была клинической наукой, а сейчас очень много исследований и фундаментального характера. И, что замечательно, – что какое-то время мы существовали «параллельно», так сказать, – физиологи и иммунологи, – то сейчас, когда стало понятно, что иммунология очень важна практически во всех физиологических процессах с точки зрения, значит, механизмов патогенеза многих заболеваний и способов лечения этих болезней иммунология очень важна, в том числе и сердечно-сосудистых – ну, вот, в частности, чем мы занимаемся – фундаментальной физиологией сердца, сердечной мышцы… Сейчас у нас много совместных работ физиологов и иммунологов…

– Ну, иммунитет – это защита нашего здоровья. То есть это механизмы, которые предназначены для того, чтобы бороться с несанкционированным проникновением каких-то патогенов в наш организм, ну, и поддерживать какой-то баланс и стабильность в организме, собственно, вот задача. И реализуется это во всех, собственно, физиологических программах, физиологических системах. Вот. Сейчас вот такие иммунологические подходы к коррекции патологии очень активно развиваются, и это прямо, я думаю, сейчас очень актуально… Иммуномодуляторы, биологические добавки, которые влияют на иммунитет и позволяют ускорить выздоровление или предотвратить его возникновение – это вот те направления, которыми мы занимаемся в институте тоже.

– Ну, конечно, это был, как сейчас принято говорить, вызов, значит, конечно, мы тоже в этом участвовали, конечно, мы тоже предлагали некоторые способы. Ну, вот особенно Валерий Александрович Черешнев у нас очень активно сотрудничает со многими российскими институтами, университетами, и вот совместные с ним наработки для лечения… Например, применение гелий-кислородных смесей там определенной температуры, определенной подачи. Мы предлагали, но, в общем, так вот это не реализовалось, увы, в Свердловской области, хотя нашло применение, скажем, в других регионах. Вот. Ну, и другие аспекты… Ну, надо сказать, что наши иммунологи понимали, что это такая инфекция, которая, ну, как и всякие другие, типа гриппа, приходит и уходит. Вот, а общепатологические механизмы, они, на самом деле, остаются, и поэтому важно вот эти общепатологические механизмы понимать, и этим тоже занимаются, вот таким вот глубоким теоретическим осмыслением этих вопросов у нас в институте.

– Да.

– Сейчас говорят «биомедицинские», «физиологические», ну лучше сказать, «экспериментальные». То есть у нас есть несколько экспериментальных лабораторий, которые на лабораторных животных проводят исследования. Ну, и таких каких-то фундаментальных аспектов, скажем, патогенеза каких-то заболеваний или физиологической регуляции различных функций. Вот. И в то же время у нас есть вот такое направление – клинико-физиологическое, наши коллеги активно, ну, и я в том числе, активно сотрудничаем с клиницистами. Мы, например, наши модели сердечной мышцы сейчас активно пытаемся внедрить в клиническую практику кардиологов. В частности…

– Ну, конечно, прямо вот до такого уже широкого внедрения, наверное, еще далековато. Но то, что сейчас… Ну, благодаря тем работам, которые в мире делаются, ну, и нашей работе в русле вот этой мировой тенденции… Значит, сейчас уже становится понятно, что надо и можно использовать персонифицированные модели, ну, в частности сердца, может быть, каких-то других физиологических систем для того, чтобы, например, оценивать риски возникновения заболеваний, оптимизировать лечение тех или иных заболеваний, в частности, сердечно-сосудистых, предсказывать изменение состояния в результате той или иной терапии. То есть вот сейчас это можно делать.

– Да, это очень хороший вопрос, потому что, конечно, в том объеме, в котором хотелось бы, в медицинских институтах это не учат. Ну, это и невозможно. Но сейчас, конечно же, тренд, связанный с большими данными, искусственным интеллектом, нейронными сетями, то есть применение вот таких информационных моделей для того, чтобы на основе больших объемов данных делать диагностику, значит, оценивать тоже эффективность того или иного лечения… Это сейчас тренд, и сейчас вот эти информационные модели в том или ином объеме, конечно, начинают преподавать в медицинских вузах. Ну, я не думаю, что они [студенты-медики – прим. ред.] должны их профессионально там сами разрабатывать. Они должны понимать, что такое возможно, и, ну, научиться этими инструментами пользоваться. Все-таки здесь должен быть обязательно междисциплинарный тандем между клиницистами, ну, и, собственно, специалистами по информационным технологиям, по анализу данных, которые разрабатывают какие-то продукты для обработки клинической информации

– Ну, тут даже вот нельзя, наверное, сказать вот прямо каких-то лидеров, на самом деле, это сейчас повсеместно. Ну, конечно… Наверное… Я думаю, что у нас в России работы прекрасные выполняются с искусственным интеллектом, с его применением. Вообще я хочу сказать, что это абсолютно для всех одна проблема существует, которую пока еще нет каких-то серьезных инструментов, как обойти… Это сложность накопления клинических данных. Ведь большие данные и алгоритмы, которые работают с большими данными, требуют большого объема информации. А сейчас это все упирается в персональные данные, в юридические аспекты, возможности использования клинических данных. Все это, в общем, очень разрознено в разных клинических учреждениях. То есть какой-то вот единой, скажем, сети, в которую бы специалист по информационным технологиям мог зайти и получить столько данных, сколько ему нужно для того, чтобы какие-то предложить эффективные решения для применения в клинике, еще до этого очень далеко. И здесь, я бы даже сказала, что у нас, если ты взаимодействуешь с клиницистами, если они в этом заинтересованы, это организовать гораздо сложнее, чем, например, в западных странах, потому что там слишком много юридических там… всяких запретов, препон и так далее. Но тоже все, конечно, так или иначе, преодолевается, если есть взаимный интерес. Так что все… все в руках людей.

– Да, на самом деле все началось с первых работ Владимира Семеновича и Валерия Яковлевича в 1960-е годы, и надо сказать, что они действительно в России были буквально одними из первых, которые начали экспериментальные методики изучения электрофизиологической функции, то есть возбуждения сердечной мышцы, изучать. Это очень важно, потому что, наверное, вы знаете, что бывают сердечные аритмии, а сердечная аритмия – это нарушение электрической функции миокарда. Вот. И это такая тонкая техника, вот как раз 1960-е годы – это начало этого пути. Потом они практически первыми… Ну, не практически, а вообще первыми в России стали заниматься биомеханикой миокарда. Вот, тогда уже у них появились ученики, группа, в общем, в 1970-е годы уже как-то группа начала формироваться, развиваться. Вот. Дальше – больше, в 1980-е годы, наверное, уже к экспериментальной части добавилось теоретическое звено, связанное с моделированием. Ну, такие уже более-менее развитые модели ближе к 1990-м появились. Вот. Ну, развивалась группа, докторские диссертации защищались, у каждого доктора наук своя, так сказать, плеяда учеников. В общем, сейчас, наверное, навскидку вот наше направление, ну, человек, наверное, 30. Но это только те, которые сейчас работают, плюс аспиранты, а за все это время, конечно, больше людей прошло.

– Да, совершенно верно. Это именно от молекул до целого органа. Да. То есть у нас есть экспериментальные методы, которыми изучается прямо взаимодействие, скажем, сократительных белков, то есть это молекулярная биология. Потом есть экспериментальные методы, которые позволяют функцию клетки изучать, ну, плюс процессы, которые внутри клетки происходят. Есть методы, которые позволяют мышцу изолированно изучать, ну, и, наконец, целое сердце. И модели точно так же – от молекулярного до органного уровня, которые позволяют эту информацию интегрировать, обобщать, интерпретировать экспериментальные данные. Но самое главное – еще и предсказывать некоторые эффекты, которые потом можно проверить в эксперименте. Вот это, наверное, самое главное назначение модели: все-таки что-то предсказать.

– Наверное, Владимира Семеновича там, да, интервью.

– Ну, вот вы сказали слово «зубр». Он, на самом деле, когда был студентом, посещал семинары Тимофееева-Ресовского [Николай Владимирович Тимофеев-Ресовский (1900–1981) – крупнейший советский ученый биолог, основоположник современной радиогенетики и радиобиологии, в 1947–1964 годах работал на Урале – прим. ред.]. Ну, и очень тоже ярко об этом вспоминал. Вот… Значит, когда он сделал свой первый студенческий доклад на этом семинаре, там вот что-то рассказывал, тоже очень ярко, взахлеб… Ну, он вообще был прекрасный, на самом деле, лектор, очень интересные у него были лекции, которые не только были содержательные, но, действительно, которые было интересно слушать. И студенты… Он много работал в университете со студентами. В общем, его как преподавателя очень любили. Так вот, он сделал этот студенческий доклад, и Тимофееев-Ресовский сказал: «Ну, и что?» Ну, это у него вообще была стандартная, как Владимир Семенович потом уже узнал, фраза. Тогда он был совершенно ошарашен, он сказал: «Ну, и вот». И всем это очень понравилось, вот это вот была такая, значит, история. Вот. Ну, он очень много общался, на самом деле, он очень легко контактировал с людьми, особенно с людьми, значит, образованными, которым было интересно, что он рассказывал, которые могли ему что-то интересное рассказать. Как-то очень легко у них вот этот научный и околонаучный возникал диалог. Вот. Поэтому он очень дружил с физиками, дружил с математиками, биологами. Очень его интересовали вопросы эволюции. Иногда сожалел о нехватке, ну, вот, собеседника, с которым какие-то вещи можно было обсуждать на равных. Так что много было интересов. Ну, наверное, в более молодые годы там такая была компания более шумная и веселая. Мы с ним уже немножко поспокойнее жили (смеется) в семейной жизни. Ну, на работе у нас прекрасный коллектив, с которым общались; семинары мы регулярно проводили, которые…

– Так и хочется назвать себя в качестве любимой ученицы (смеется) – и формально, и неформально! Да, нет. Да, конечно, у него были ученики, которых он всех любил, очень сильно помогал, и, конечно, вот эта вот карьера научная очень сильно, благодаря его участию, тоже, наверное, состоялась у многих его учеников, так что...

– Да, мы в основном вместе путешествовали. Мы как раз уже в ту пору были вместе, когда можно было достаточно активно выезжать за рубеж. Вот, это было, конечно, очень интересно. И, на самом деле, мы очень много, где побывали. И это было благодаря тому, что в свое время мы получили такой грант фонда «Wellcome Trust» в Великобритании для коллаборативных проектов российско-, значит, -великобританских, вот, и с Оксфордским университетом. И в этом Оксфордском университете руководитель той стороны проекта был очень известный профессор Деннис Нобл [Деннис Нобл (1936 г.р.) – британский биолог, физиолог, в 1984–2004 годах возглавлял кафедру сердечно-сосудистой физиологии Оксфордского университета – прим. ред.]. Ну, это очень известная фигура, он член Королевского Общества Великобритании. И он, ну, наверное, тоже вот одним из первых начал заниматься моделированием сердечной мышцы. Он и физиолог, и, значит, вот такой вот модельер, то есть было очень интересно вместе. Ну, и в то время, значит, вот, вроде бы сейчас я так, оглядываясь назад, понимаю, что не такое уж грандиозное у нас было финансирование, но в то время оно позволяло нам в общем путешествовать достаточно активно, и какую-то зарплату нам платить, которая существенно помогала выживать в те времена. У нас в начале 2000-х годов был этот проект в течение 7 лет. В частности, мы были в Новой Зеландии, там проводился такой всемирный конгресс физиологических обществ. Вот, и мы туда ездили с Владимиром Семеновичем, мне кажется, из России еще, может быть, пара человек там только была. Вот, а мы с Оксфордским университетом тогда работали, значит, вот таким был основным руководителем профессор Денис Нобл, а тогда с ним работал Питер Коль [Питер Коль (1962 г.р.) – немецкий ученый, специализирующийся в области интегративных кардиологических исследований – прим. ред.], он сейчас профессор в университете Фрайбурга, у него свой институт экспериментальной и клинической кардиологии, наверное, боюсь ошибиться в названии, но, в общем, тоже он занимается сердцем. Вот, и замечательно то, что Питер Коль закончил «второй мед» в Москве [Российский национальный исследовательский медицинский университет имени Н. И. Пирогова – прим. ред.]. В то время очень много людей из ГДР [ГДР – сокращенное наименование Германской Демократической Республики – государства, образованного в 1949 году на территории бывшей советской оккупационной зоны в Восточной Германии – прим. ред.] приезжали в Россию, учились, и он, на самом деле, вот, очень любил Россию и говорил прекрасно, говорит прекрасно по-русски. Жена у него закончила МГУ [Московский государственный университет имени М. В. Ломоносова – один из старейших и крупнейших университетов России – прим. ред.], филологию, значит, там, делала дипломную работу по Льву Толстому и так далее, то есть оба говорили по-русски, и это, конечно, здорово помогало. Вот. И мы в компании с вот этой вот оксфордской группой тогда очень здорово попутешествовали, поездили по Новой Зеландии, по Южному и по Северному островам. Ну, и такая конференция была мощная, тогда очень с многими мы учеными мирового уровня познакомились. Потом ездили и в США, и во многие другие страны, и во Францию… В общем, контакты были очень активные. Конечно, огромное сожаление, что сейчас эти контакты, ну, по объективным причинам, почти что угасли. Вот.

– Да, конечно, наука же не стоит на месте. Ну, вот у меня есть сейчас грант РНФ [Российского научного фонда – прим. ред.], и, например, один из участников, аспирант… Мы работаем совместно с Алмазовским научно-медицинским центром [Национальный медицинский исследовательский центр имени В. А. Алмазова (Санкт-Петербург) – прим. ред.] – один из ведущих российских центров, в частности, по кардиологии… Вот он [аспирант – прим. ред.] поедет на конференцию к Питеру Колю во Фрайбург и еще в Карлсруэ, где будет наши совместные работы представлять, так что… В общем, все так или иначе продолжается.

– Это был 2001 год. Да, то есть давно это было, но впечатления такие яркие, что до сих пор эти картинки, конечно, прекрасные…

– Ну, это же всегда новые места, совершенно другая природа. Ну, наверное, все-таки вот… Ну, здорово, конечно, путешествовать по Европе, потому что эти средневековые города, замки, улочки и так далее – это очень красиво, это здорово. Голландия там со своими особенностями. Ну, это естественно – свой колорит национальный в каждом месте, и ты этим очаровываешься. Ну, в плане, наверное, природных красот Новая Зеландия – такая удивительная страна, совершенно уникальная, наверное, самые яркие впечатления. Ну, и еще обычно же все-таки конференция [идет – прим. ред.] достаточно короткое время, и ты едешь тоже на короткое время. Поскольку Новая Зеландия очень далеко, вот, и там конференция состояла из двух частей, и потом еще в университете Окленда [Оклендский государственный исследовательский университет (Окленд, Новая Зеландия) – прим. ред.] какое-то время поработали, поэтому была более продолжительная поездка со многими очень интересными впечатлениями. Ну, например, очень интересные впечатления, мы были в Нью-Орлеане. И попали вот прямо, когда там проводился джазовый фестиваль. Ну, вы представляете, джазовый фестиваль в Нью-Орлеане. Новом Орлеане [Новый Орлеан – крупный город в штате Луизиана, США – прим. ред.], да. Это потрясающе. То есть это, когда весь народ на французской площади, вдоль набережной, значит, тоже вот эти вот станции… Мы там были в университете, в гостях у профессора Натальи Траяновой [Наталья Траянова – болгарский физик, профессор биомедицинской инженерии Университета Джона Хопкинса (Балтимор, штат Мэриленд, США) – прим. ред.]. Ну, это тоже очень известный человек. Вот она тоже такой «флагман» применения компьютерных моделей в кардиологии, вот уже прямо с применением в практику. Замечательные у нее результаты по, значит, эффективности лечения фибрилляции предсердий, значит, возникновение аритмий, связанных с ишемическими постинфарктными рубцами и так далее. Вот, а у нее дочка – барабанщик. Мама – профессор, а дочка – барабанщик. И вот она выступала на этом фестивале, мы ходили ее слушать, ели сосиски из крокодила. Это, конечно, тоже впечатления такие незабываемые. Тем более, что мы оба очень любим джаз, это было прекрасно!

– Я, конечно, значительно моложе Владимира Семеновича, поэтому у меня такие были иногда к нему вопросы. Но он абсолютный был патриот города Свердловска, потом – Екатеринбурга. Правда, он вот прямо любил: «Какой у нас прекрасный город!» Я даже иногда так...

– Нет, он родился не здесь, но большую часть жизни он прожил здесь. Мне кажется, они сюда приехали, ему, может быть, 14 лет было, что-то около этого. Ну, то есть вся юность там, становление и так далее. Ну, то есть вот для него прямо «нет и все». Конечно, у нас там были возможности, наверное, что-то поискать, но просто мы этим не занимались.

– Мы жили сначала в Железнодорожном районе, прямо около вокзала, а потом переехали – в центре, около «Алатыря» [торговый центр «Алатырь» в г. Екатеринбурге – прим. ред.]. То есть в центре, очень удобно.

– Да, конечно.

– Активно! Активно. Мы ходили очень много в филармонию. Надо сказать, что у Владимира Семеновича были прямо близкие друзья музыканты, в частности, его прямо близким личным другом был композитор Сергей Иванович Сиротин [Сергей Иванович Сиротин (1941–2014) – пианист, композитор, член Союза композиторов СССР, Заслуженный деятель искусств РФ – прим. ред.]. И они ушли друг за другом прямо совсем с небольшим интервалом. Сергей Иванович – осенью 2014 года, а Владимир Семенович – весной 2015. Вот. Ну, и другие музыканты, поэтому вокруг этого тоже много было всего. Да, мы ходили в филармонию, мы ходили в театр, ходили в картинные галереи и так далее. Так что это было большой частью нашей жизни.

– Ну, я не могу сказать, что прямо вот так глубоко и всерьез, но на хорошем дилетантском уровне, ну, нам это нравилось, и мне нравится. И, нет, Владимира Семеновича и живопись тоже очень интересовала, у него были там собственные взгляды и так далее. У него дедушка был портной, совершенно простой человек, но он обожал оперу, и у них дома опера звучала, и дедушка очень, видимо, имел такой тонкий слух, то есть он очень хорошо разбирался, кто, как поет, кто хороший, кто плохой певец. Так что это, видимо, еще и как-то с детства воспитывалось тоже.

– Расскажу. Ну, я, конечно, про его семью только с его слов [знаю – прим. ред.]. И, может быть, к сожалению, как это всегда оказывается, недостаточно много, недостаточно подробно. Значит, отец у него был военный. Родился Владимир Семенович на финской границе в Карелии, потому что отец там служил, потом их срочно эвакуировали вот сюда, в Свердловскую область. Потом они жили во время, например, Великой Отечественной войны, они жили в Москве, потому что его отец учился тогда в Академии Фрунзе [Военная академия имени М. В. Фрунзе – прим. ред.] и принимал участие в Параде Победы. То есть, вот, они жили на улице Герцена, прямо в самом центре, и, вот, как Владимир Семенович говорит, он помнит вот этот салют Победы и так далее, хотя он был еще, в общем, совсем маленьким, он 1941 года рождения, значит, вот еще, ну, говорит, что помнит эти впечатления. Помнит, как отец пришел в полностью мокром плаще, тогда же [во время Парада Победы – прим. ред.] дождь, на самом деле, был. А мама у него закончила исторический факультет МГУ, училась вместе со Светланой Аллилуевой на одном курсе, тоже про это так немножко рассказывали…

– Да, и преподавала историю партии. И не только партии, в общем, ее вообще интересовало вот такое коммунистическое движение, международное, в частности. Там у нее, по-моему, была кандидатская диссертация, которую она не защитила, но много над этим работала… Там что-то связанное с коммунистическим движением в Италии. Так что вот такая тоже была среда.

– А отец военный был.

– Да, медицинский институт.

– Да, он здесь служил. И потом еще родители переезжали, но Владимир Семенович уже вырос.

– Да, хороший вопрос. Ну, я так понимаю, что его прямо очень это интересовало, и он очень любил медицину, и всегда, вот, просто говорил, что здорово, что он именно медицинский институт закончил, а не биологический, например, факультет – физиологию. Вот. Его очень это интересовало. Но практически сразу, еще со студенческих лет начал заниматься физиологией и лечащим врачом, по сути, не работал никогда, только на практике. Очень много историй про вот эти вот случаи на практике рассказывал. Но, благодаря своему образованию, своему большому интересу к медицине, он очень много в этом понимал, и у него контакт, конечно, с клиницистами был полный. То есть он понимал задачи, которые перед ними стоят, понимал, как можно им помогать, что в этом направлении делать.

– Да, у него брат Женя, инженер. Но его не стало немножко раньше, чем Владимир Семенович ушел из жизни. Прекрасный был металловед. Я так понимаю, что школа была у него прекрасная: он наш УПИ заканчивал, потом в Донецке работал – там тоже была школа очень серьезная металловедов. Вот.

– У меня семья инженеров: мама и папа закончили Военмех питерский [Балтийский государственный военно-технический университет (Санкт-Петербург) – прим. ред.]. Они из разных мест. Папа из [нрзб.] туда приехал, мама – из Пскова. Там вот они познакомились, поженились. Сюда приехали вот поднимать оборонную промышленность в городе Свердловске.

– Нет, нет, гораздо позже.

– Конечно, да. У меня... папа – 1933 года, мама – 1932 года [рождения – прим. ред.]. Нет, это уже было в 1960-е годы. Ну, конец 1950-х, когда они закончили институт.

– Нет, 10 лет все-таки почти разница. Ну, поменьше, чем 10.

– 1933 – папа, а Владимир Семенович – 1941 года.

 – Ну, они прекрасно, да, дружили очень, очень уважали друг друга. Папа мой ведущий инженер в КБ «Новатор» был [Опытное конструкторское бюро «Новатор» им. Люльева Л. В., связанное с разработками в области артиллерии и противовоздушной обороны – прим. ред.], работал до 85 лет, ну, до 80 с плюсом.

– У нас с Владимиром Семеновичем не было совместных детей.

– (Смеется) Ну, это прямо его, да, была страсть, потом уже – моя. Да, у него все время в семье были собаки, причем большие, там, боксер, овчарка, и он вообще маленького формата как-то не понимал, а мы с ним завели двух мопсов, и это просто была его там любовь, страсть последних лет. Просто «обожание» было взаимное, по-другому не назвать.

– Ну, он действительно просто их обожал. То есть… заботы было о них больше, чем о всех других родственниках, вместе взятых (смеется).

– Нет, тогда уже это не было… Нет, мы не выставлялись, только для себя.

– Да, мы тоже в последний буквально год приобрели дом загородный в Сысерти [город в 40 километрах к югу от Екатеринбурга – прим. ред.], и Владимир Семенович обожал его, ему очень туда нравилось ездить. Правда, собаки наши не очень переносили дорогу, и мы с Владимиром Семеновичем в субботу ездили туда и возвращались, и в воскресенье ездили туда и возвращались, чтобы собачкам не надо было укачиваться на машине. И очень ему нравилось, но, к сожалению, очень мало он там успел побыть.

– Нет, всегда в городе, всегда в Екатеринбурге.

– Нет, они по мере перехода коллектива из одного учреждения в другое тоже так вот дрейфовали по городу. Довольно длительное время это была лаборатория прямо при областной клинической больнице. Начиналась вообще она при 23-й клинической больнице на Эльмаше, потом областная клиническая больница. Потом почти 10 лет работала лаборатория в «Профзаболе» [Институт гигиены труда и профессиональных заболеваний, ныне – Екатеринбургский медицинский научный центр профилактики и охраны здоровья рабочих промышленных предприятий – прим. ред.], это институт, который на Репина, Профессиональных заболеваний, но у него сейчас какое-то сложное название, его никак не могу выучить. Вот. А потом уже вот мы перешли в Академию [наук – прим. ред.]. У нас было сначала большое помещение далеко в районе Академическом, потом сюда в центр уже перебрались на… где основные наши академические институты рядом с Президиумом [Президиум УрО РАН, ул. Первомайская, 91 – прим. ред.].

– Ну, вот прямо без ложной скромности скажу, что у нас всегда были молодые ребята. Всегда, во все годы. Даже вот в эти самые тяжелые там 1990-е годы, когда в науку вообще никто не шел, у нас были молодые ребята, и защищались кандидатские диссертации. И сейчас тоже их много, им это интересно, они идут, но это благодаря тому, что почти все наши ведущие сотрудники преподают в Уральском федеральном университете, кто-то в медицинском институте, вот оттуда и приходят.

– Да, я в Уральском федеральном университете как училась, так вот потом работала какое-то время, как основное место работы у меня было, так и продолжаю.

– Ну, я в 1978 году уже закончила школу, и вот с тех пор и не расставалась с УрФУ.

– Да, на матмехе. Потом в 1983 я начала работать и по сей день.

– Да, конечно, конечно. Конечно. Я могу сказать, что я вот сама просто с огромным уважением отношусь к тем умениям, которыми сейчас обладают мои, скажем, аспиранты. То есть это настолько сложные компьютерные объекты, ну, естественно, программы, которые это реализуют. То есть это вот трехмерное сердце со всеми его процессами, которые от молекулярного до органного уровня. Все это интегрировано в виде уравнения, которые рассчитываются. Потом все это можно визуализировать, все это можно показать, посмотреть. Потом на все это еще накручиваются алгоритмы искусственного интеллекта. То есть это сложнейшие программы, сложнейшие! И ребята это делают, и делают за обозримое время. И в общем мы получаем такие очень интересные результаты, которые, я надеюсь, в клинике тоже будут полезны.

– Ну, я какое-то время вот уже перестала так активно в общественной жизни факультета участвовать, ну, просто какие-то другие рабочие моменты больше забирают времени. Но я знаю, что, например, День математика и механика, который всегда славился и который гремел на весь университет, и очень бурно к нему шла подготовка и там заклеивались всякими, значит, интересными плакатами все стены факультета и разные там комнаты, в которых какие-то разные активности проходили и так далее. Все это существует, и в этом всем тоже студенты участвуют, и все это здорово, все это есть. То есть в этом смысле традиции как-то, мне кажется, продолжаются и даже развиваются. Вот. Раньше мы, например, больше, ну, вот каких-то неформальных, может быть, встреч в рамках лаборатории проводили. Там, может быть, какие-то были совместные посиделки чаще, выезды. Сейчас это все тоже есть. Может быть, не в таком объеме, но у нас есть, например, традиция – выездной семинар, мы осенью ездим куда-нибудь в красивое место, в Оленьи ручьи, и еще куда-то обсуждать научные проблемы.

– Да, то есть стараемся, чтобы все равно вот как-то люди пообщались еще и не в рабочей обстановке. Это очень важно.

– Спасибо, очень хороший вопрос. Я какое-то время до его ухода начала к нему приставать, что давай, надо же, наверное, что-нибудь такое писать, еще что-нибудь. Ну, как-то вот не сложилось. Он даже начал что-то такое наговаривать, вот, и я пыталась записать и обработать, ему не нравилось, как я это делала.

– Ну, да. И «Ты там…», ну, в общем... Не нравилось.

– Ну вот, к сожалению, много не получилось наговорить. Как-то у Владимира Семеновича вот не было к этому активного интереса, хотя я ему много раз предлагала, что надо было, наверное, учебник написать, потому что у него все-таки был очень такой взгляд свой на многие вопросы физиологии профессиональный. Ну, вот как-то не сложилось. У нас есть монографии научные, но так, чтобы какой-то учебник написать и систематизировать какие-то вещи, чтобы можно было студентов по нему учить… Вот, к сожалению, этого не было сделано. Так что нет, стихи не писал.

– Так они все у нас работают в институте (смеется). Поэтому… Да. По крайней мере, те, которые остались в науке, большинство так или иначе связаны с институтом.

– Хороший вопрос. Ближайшие задачи, конечно, связаны с тем, чтобы вот интегрировать данные, как-то большего достигнуть понимания между молекулярными процессами, которые на макроуровне происходят. Ну и плюс, что касается, значит, вот, собственно, тех разработок, которыми я занимаюсь, конечно, хотелось бы, чтобы наши наработки по применению математических моделей внедрились в клиническую практику, потому что, ну, все для этого есть, в принципе, здесь только какая-то должна быть инициатива, я не знаю, может быть, со стороны клиницистов, может быть, какую-нибудь надо инновационную компанию привлечь, чтобы они заинтересовались коммерциализацией этого, и тогда это можно было бы продвинуть. Хочется.

– Спасибо! Может быть, когда-нибудь, когда я соберусь выйти на пенсию.