– Представиться… Я Шарнина Наталья Викторовна. До замужества была Ренёва, поэтому меня везде, если пишете где-то Шарнина вдруг, ставьте в скобках «Ренёва», чтобы вдруг кто-то откликнется, потому что меня как Шарнину-то уже студенческие-то туристы-то не знают. Ну, что представиться… Простой советский инженер, чем очень горжусь. Кончила УПИ [Уральский политехнический институт – прим. ред.] в 1959 году. Как раз у нас был диплом тогда, когда погибла группа Дятлова [Группа Дятлова – туристическая группа из девяти человек под руководством студента Радиотехнического факультета Уральского политехнического института Игоря Дятлова, погибшая в полном составе во время похода в горах Северного Урала в начале 1959 года – прим. ред.]. С «Дятловыми» гуляли, ходили в походы с первого курса, с первого по второй. Были… Часто с ними попадали и с Зиной [Зинаида Колмогорова (1937–1959) – студентка Радиотехнического факультета Уральского политехнического института, участница похода группы под руководством Игоря Дятлова на Северный Урал 1959 г. – прим. ред.], и с Дятловым [Игорь Дятлов (1936–1959) – студент Радиотехнического факультета Уральского политехнического института, спортивный турист, руководитель туристической группы, погибшей в феврале 1959 года на Северном Урале – прим. ред.],это наша была компания туристическая. В 1956 году мы были в хорошем… в смысле, в большом походе по Южному Уралу, по Башкирии. Возглавлял эту группу Дятлов. Было нас 8 человек. Это у меня описан… Вот этот дневник этого похода у меня описан в журнале «Урал» [«Урал» – екатеринбургский литературно-художественный и публицистический журнал, издается с 1958 года – прим. ред.]. Не помню, какой номер. Жизнь длинная уже, можно сказать, и очень непростая. Мы дети войны, и послевоенные дети, и студенты послевоенные, значит, нищие студенты. Особенно это ко мне относится, к моей семье, и к мужу к моему тоже. Потому что после войны вот мои братья, я – три брата было, я четвертый ребенок, – мы остались без родителей. Оказались в разных детских домах. Значит, мы с братом со старшим оказались, когда наша мама, которая четверых детей вырастила в войну, выдержала все это одна, но ее муж, мой отец, оказался очень большим инвалидом… Он подорвался на мине – без обеих рук, весь сам израненный и без обоих глаз. То есть он был лежачий инвалид. Она поехала, чтобы его или забирать, или как там получится, ну, поехала к нему. Поехала к нему, нас всех четверых, так сказать, оставила. Вот нас оставила со старшим братом, мы остались в лесной школе Сысерти [Сысерть – город, расположенный в 40 километрах к югу от Екатеринбурга – прим. ред.]. Очень хорошая лесная школа, очень умно сделала, повезло нам! Наша мама хорошо нас с братом устроила. А младшие братья остались в Алапаевске [Алапаевск – город в восточной части Свердловской области в 130 километрах от Екатеринбурга – прим. ред.], где мы всю войну прожили с матерью. Один у деда – вот этот Игорь младший, а второй у тетки. А мы вот, значит, попали сразу как бы в детдом. Ну, получилось так, что мать моя она поехала в Ржев [Ржев – город в Тверской области России – прим. ред.], он [отец – прим. ред.] там был как бы в госпитале. Приехала, а его перевезли в Одессу [Одесса – прим. ред.]. А в Одессе там был Филатов [Владимир Петрович Филатов (1875–1956) – офтальмолог, хирург, основатель и первый директор Института глазных болезней и тканевой терапии Национальной академии медицинских наук Украины – прим. ред.] со своими опытами, глазник. И, видимо, была такая надежда – его туда перевезли, – что ему что-то со зрением сделают. Ну, короче говоря, она начала путешествовать. Это был 1946 год. Где-то дети все, где-то без денег, наверное. Она поехала, Ржев, ведь недалеко. А Одесса – это уже совсем другое дело. Короче говоря, она не доехала до Одессы и в городе Бендеры [Бендеры – город в Приднестровье – прим. ред.],– потом мы получили эти справки, – в больнице умерла от инфаркта. И остались, значит, мы самостоятельными людьми. Ну, мне повезло, что я попала вот в эту лесную школу. В этой лесной школе учителя были репрессированные все. Интеллигенты большие, очень образованные люди с не одним высшим образованием. Вот, например, моя учительница была, которая вела меня второй, третий и четвертый класс, Клара Алексеевна Режевская. Она была вообще красавица. Это королева по прическе, по всему. Эти люди вот репре… Муж ее был историк расстрелян в 1937 году. И, значит, они даже, вот эти наши учителя, они даже в Сысерти не могли преподавать и жить, а только вот в лесной школе, в лесу, как мы. Вот, все, что, значит, во мне образовалось в дальнейшей жизни, это все вот от этой Клары Алексеевны Режевской. Ну, во-первых, природа… В Сысерти совершенно исключительная природа. Там такой сосновый бор, и там, значит, детские дома… там не детские дома, а санатории были, и там все «легочники» были [«легочники» – больные, страдающие заболеваниями дыхательной системы – прим. ред.]. Видимо, мы тоже были «легочники», раз мы туда попали. Это уж я не знаю. В общем, история вся эта длинная. Лес… И эта Клара Алексеевна, она… Вот как она меня развернула к Пушкину. Я в начальной школе знала «Евгения Онегина» наизусть и много других стихов. Она, когда поняла, что мы по ночам не спим, а ревем все хором, она нам принесла стихи Пушкина – где рукой написаны, где маленькие книжечки такие дешевые, и сказала: «Вот, учите ночью, я свет не буду выключать, а утром я спрошу». Ну, кто-то учил, кто-то не учил (смеется), кто-то спал, а я учила. И вот с этих пор я просто, ну, как сказать, «болею». Пушкин – это мой… Я боюсь чересчур высокие слова говорить, но это, вообще говоря, моя «религия», так сказать. Так вот, с самого детства… И благодаря, наверное, вот этому, значит (смеется), знанию Пушкина у меня удачно шла учеба. Девочка я такая была, в хорошем воздухе выросшая, здоровая более или менее внешне. Попала я после начальной школы в Свердловск, во второй детский дом на ВИЗе[ВИЗ – поселок Верх-Исетского металлургического завода, ныне – ПАО ВИЗ – прим. ред.]. Потом он [детский дом – прим. ред.] через год расформировался… Тогда детские дома расформировались, потому что война-то уже кончилась, детей-то кто-то забирал или они вырастали. Потому что закон был такой: до 14 лет в детдоме может быть ребенок, после 14 он должен работать на государство, отрабатывать, что он был на содержании государства. Конечно вот, наше государство… Ну, мы-то вообще выросли «сталинистами», очень идейными, каждый день гимн почти пели. Так вот: «будь готов»… «пионер всегда готов». И так вот я, например, и выросла общественницейвсю жизнь. И… вот, значит… во второй детский дом попала, потом… Он расформировался, и я попала в Нижне-Исетский детский дом №8 [Нижне-Исетск – поселок на южной окраине Екатеринбурга; комплекс зданий Нижне-Исетского детского дома находится по адресу ул. Тружеников, 2 – прим. ред.]. Это я уже попала в шестой класс.

– Мы… Нет, к сожалению, брат уже не подходил, ему уже было 14 лет. Мне-то было лет 11, значит, это у меня был шестой класс. Пятый класс я в 51-й школе училась в Свердловске. А вот, значит, шестой класс, шестой, седьмой, восьмой, девятый, десятый… Закончила я школу с серебряной медалью. Большой вклад в успехи моей учебы внес Пушкин, конечно!.. Нижне-Исетский детский дом. Значит, детский дом был со своей историей. И новеньким, которых нас привезли из второго детдома, нас несколько человек привезли, значит, подружки там мои были, вот в новый детдом. Детдом был непростой, со своими традициями, со своими законами, со своими отличными от других детдомов, наверное, методами даже воспитания.

– Дело в том, что в 1937 году в этот детский дом привезли из Москвы, из Питера, из столиц детей очень больших, в основном военных начальников, которые попали вот под эту вот «мясорубку» [репрессий – прим. ред.]. Их объявили там «врагами народа», «троцкистами» и так далее. Нам про них не рассказывали, но их дети… Это дети, которые старше меня значительно; я-то родилась в 1936-м, а они уже в детдоме были в 1937-м. Значит, вот детей этих привезли в этот детдом. Ну, естественно, раз там был такой… Ну, вот там были, насколько я помню… Я-то не застала уже, вот те, которые были до нас, – мы-то новички были в детдоме, – то они знали этих уже взрослых, повзрослевших детей, пока они там не уехали в Москву все. Тухачевская Светлана Михайловна [Светлана Михайловна Тухачевская (1922–1982) – дочь репрессированного маршала СССР Михаила Николаевича Тухачевского (1893–1937) – прим. ред.] была в этом детдоме, Гамарник [Виктория Яновна Кочнева (урожд. Гамарник) (1924–2002) – дочь советского военачальника Яна Борисовича Гамарника (1894–1937), покончившего с жизнью накануне ареста по «делу Тухачевского» – прим. ред.], не буду сейчас называть [имен – прим. ред.], чтобы не путать. Я с ними знакома не была. Гамарник, Якир [имеется в виду Петр Ионович Якир (1923–1982), сын советского военачальника Ионы Эммануиловича Якира (1896–1937), репрессированного в связи с «делом Тухачевского»; в действительности Петр Якир после ареста отца был выслан в Астрахань, где оказался арестован и приговорен к тюремному заключению. Вероятно, имелся в виду не он, а Вячеслав Борисович Фельдман, воспитанник Нижне-Исетского детдома, сын советского военачальника Бориса Мироновича Фельдмана (1890–1937), также репрессированного по «делу Тухачевского» – прим. ред.]…  Ну, самая верхушка советской армии, «самые-самые» маршалы и генералы. И вот были дети. Ну, конечно, детский дом сразу оказался под оком государства [в 1930-е годы Нижне-Исетский детский дом был детским домом «специального назначения», где содержались дети репрессированных – прим. ред.]. Там должны быть… Мы-то это не понимали, это сейчас я все понимаю. Там были и воспитатели определенного плана. Там был поставлен вот Смирнягин Владимир Константинович [Владимир Константинович Смирнягин(1907–1959) – директор Нижне-Исетского детского дома в 1938–1950-е гг. – прим. ред.]. Ну, это, конечно, педагогический «волк», который, наверное, Макаренко бы не уступил [Антон Семенович Макаренко (1888–1939) – советский педагог, теоретик педагогики, автор известного сочинения «Педагогическая поэма» (1931) – прим. ред.], если бы он стал писать все. И он, кстати говоря, писал дневники. К сожалению, они мне не попали, эти дневники, но он мне показывал. Вот этот человек, Смирнягин, директор восьмого детского дома, это человек, который, конечно, для меня фактически сделал очень многое. Вот учительница в начальной школе и условия лесные для здоровья, и вот в восьмом детдоме вот этот директор. Всякое там бывало, значит… И вот все-таки он… Ну, он, во-первых… [Далее Наталья Викторовна вспоминает известные ей сведения о содержании детей репрессированных военачальников в Нижне-Исетском детском доме в конце 1930-х – начале 1940-х гг. – прим. ред.] Работая вот с детьми врагов народа, и определенное, конечно, мнение было, детей не называли «дети врагов народа», по-моему. Установка была, что дети не отвечают за поступки родителей, детей не притесняли. И, насколько я знаю, у них даже вот… у них даже условия [были лучше – прим. ред.]… Они были в другом здании. В здании… Такой старинный какой-то был особняк [бывшая контора Нижне-Исетского железоделательного завода по адресу ул. Косарева, 1а – прим. ред.]. У них были там и свои тумбочки, и белые салфетки, чего не было в детдомах в общих-то. Вот, дети были эти непростые. И вот он, конечно, зная всю эту историю – и какие дети были, и как они некоторые себя вели… Не сразу… Дети эти должны были смириться с изменившимися жизненными условиями… Он проникся моей биографией: что родителей нет, отец такой инвалид, еще где-то три брата… Короче говоря, этот директор сделал для меня очень много. И самое главное, когда вот мы кончили девять классов, то вышел такой указ, что все дети, которые свыше 14 лет, они все должны быть трудоустроены или в ремесленное [училище – прим. ред.], или в ФЗУ [школа фабрично-заводского ученичества – прим. ред.], или там к родственникам, чтобы свыше 14 лет никто в детдоме не остался. Закон был. Ну, и устраивали детей. У многих нашлись родственники, тети, дяди… И он, когда, значит, разобрали, кто куда, кто в ремесленное, кто на работу… Там нас было человек пять, наверное, учились до десятого класса [имеется в виду, до восьмого – прим. ред.]. А насчет меня он сказал в ГорОНО [городской отдел народного образования – прим. ред.] или в ОблОНО [областной отдел народного образования – прим. ред.]… в ГорОНО. Он сказал, что «эта девочка кончит… она, во-первых, отличница… и она окончит десятилетку в детдоме, или снимайте меня с директоров!» – даже вот он мне так рассказывал. Он мне потом… Был случай, что он мне рассказал эту историю. Я-то не знала. Я вообще его считала очень строгим, очень сердитым, и как можно дальше от него [старалась держаться – прим. ред.], в отличие от Клары Алексеевны, к которой мы все стремились, от Смирнягина мы старались подальше [держаться – прим. ред.]. Он был и строгий, и он не совсем здоров, и у него своя семья была, семь или шесть детей недалеко от детдома жили… Ну, много тут всяких историй, это вот все не расскажешь. Короче говоря, он меня оставил учиться в девятом классе, потому что у меня тогда не было как-то никаких ни тетей, ни дядей. Потом в жизни оказалось, что у меня их… десятки тетей и дядей! Но у всех у них… Семья была отцовская раскулачена, все они «пробивались» кто как [мог – прим. ред.], никаких претензий к ним не было. Я про них и не знала. Я про них узнала только уже в институте, когда поехала к отцу, первый раз поехала к отцу. Ну, вот в детском доме я кончила успешно десять классов, благодаря Смирнягину, только его настойчивости!

– 34-я Нижне-Исетская школа [школа №34 – первая школа в мирорайоне Нижне-Исетск города Свердловск, основана в 1939 году, ныне не существует, в ее здании Екатеринбургская школа №5, реализующая адаптированные основные общеобразовательные программы – прим. ред.]. Прекрасные учителя! Прекрасные… Но вот воспитатели у нас, конечно… Тогда мы это… Тогда мы дети этого не видели. Вот уже когда анализируешь за восемьдесят-то с лишним лет, то, конечно, они были… Воспитатели – они тоже были в основном дети, которые воспитывались [в том же детдоме – прим. ред.], репрессированные. Они все-таки были более образованные, из таких семей дети. Вот у меня Валентина Александровна воспитательница была, она тоже была какая-то из «бывших» [«бывшие» – люди, утратившие привилегированный социальный статус после Октябрьской революции 1917 г. – прим. ред.]. Завуч у нас был Артем Георгиевич [Артем Георгиевич Мосин – завуч Нижне-Исетского детского дома – прим. ред.], он был пролетарий. Он, когда женился на этой воспитательнице, у него были трудности. Ну, в общем, чувствовалось даже в воспитателях, что был какой-то «надлом» в этом коллективе. Вот воспитатель у нас был Волонин Александр Николаевич. Он ходил в галифе, в военной форме. Он вот так с 1937 года, наверное, и остался так. Очень строгий! Если только он видел что-нибудь не то мы делаем… Вот, например… Вот, например, я по жизни совершенно не переношу скандалов – никаких, ни семейных, ни в коллективе… Если ссорятся, я болею. Потому что нас этот Волонин очень хорошо приучил не ссориться (смеется). Тридцать человек детей, значит, у каждого свой характер. Если кто-то «сцепится» друг с другом, он заходит, слышит шум и сразу вот так показывает (показывает указательный и средний пальцы правой руки в форме буквы «V»). Вот так. Но это не «виктория» – «победа», а это значит «два дня моешь в уборной» (смеется). И без всяких разговоров! Вот, так что были приучены вот при таком большом скоплении детей, никаких ни скандалов не дай бог, драк, даже в помине [не было – прим. ред.]. Дисциплина была, можно сказать, железная. Вот это чувствовалось, что детский дом был все-таки на особом немножко положении. Кончила я школу…

– Да, да. Детский дом и в этом плане был, конечно, тоже отличный от других детдомов. Значит, во-первых, было два помещения. Одно-то было такое, значит, «ухоженное», где вот эти дети [репрессированных – прим. ред.] были в том числе, значит… А в основном дети были вот в этом большом здании. Ну, нас было четыре группы по тридцать человек, по-моему, так. Здание было большое и мрачное. И, значит, потом, видимо, детдом, педколлектив, директор стали строить… Еще соседнее здание стали «воздушным коридором» соединять с этим главным зданием. Ну, такие двухэтажные здания, видимо, тесно было.

– Очень даже участвовали, очень участвовали! Весь этот бетон мы ведрами таскали на второй этаж. Наверное, все еще поясница болит от этого (смеется)! Есть такое, потому что никто… никто не предусматривал, что один ребенок, одна девочка, другой мальчик… другого возраста… Ботинки у всех почти одинаковые были… А в этом детском доме, так как он был, видимо, хорошо организован, хороший директор, сильные воспитатели, были очень хорошие мастерские. Смирнягин прекрасно понимал… Мы его звали только «Смирнягин». Если Зверева [Александр Алексеевич Зверев (1911–1993) – воспитатель, заместитель директора Нижне-Исетского детского дома – прим. ред.] звали только «Александр Алексеевич» дети, то мы своего директора звали только «Смирнягин». Ему подходило только это. Он был… Он не был, наверное, суровым человеком. Я так совсем не могу сказать, что в моей жизни он оказался суровым. Но он был серьезным очень. Конечно, если идет директор, то к нему не бегут все, значит (смеется). Но я думаю, что многим детям он сделал добро, многим детям… Вот в детдоме были мастерские, хорошие мастерские. Девочки шили, готовили, они настоящими портнихами выходили. И потом и в ремесленные [училища – прим. ред.] пошли по этому делу. Вот я знаю у Маши Архиповой сестра, например… А мальчики занимались в слесарной, в токарной, вот в таких серьезных [мастерских – прим. ред.]. Серьезно занимались! Поэтому им, если кто не попадал в ремесленное [училище – прим. ред.], они попадали на заводы, уже они подготовленные были. Подготовленные были дети… День, день… День был расписан, день не зависел от нашего желания. Подъем, зарядка, часто гимн, если не ежедневно, исполняли «Союз нерушимый Республик свободных…»

– А?

– Зарядка… Ну, летом на улице, во дворе. Двор хороший был в детдоме. А зимой – вот в этом вот новом здании, которое было, там был хороший зал спортивный… Ну, большой. Не то, что хороший, без особых снарядов, но большой. Там занимались акробатикой. Все любили заниматься очень акробатикой. Увлечение было акробатикой почему-то: все дети стояли на мостиках, на шпагатах, это была такая «зараза». Вот… День был расписан: подъем, зарядка, значит, школа, если это учебный год. Из школы приходим, обед. После обеда, значит, может трудовой час быть, тогда же не было тихого часа, когда учились… Тихого часа [не было – прим. ред.], не спали днем. Вот, значит, или по мастерским ходили, потом были занятия – выполнение [домашних – прим. ред.] заданий, потом по кружкам ходили. Очень же была сильная самодеятельность в детских домах! Даже в детдомах… Вот государство все-таки обращало большое внимание большое на детдома! Но тогда вообще ведь в государстве была дисциплина «ого-го». Даже все вот эти вот театры – музкомедия, оперный – они же все должны были выступать на фронтах. Они и хотели, они и рвались, но они и должны были, – такая была постановка вопроса. И вот в детских домах часто руководителями кружков самодеятельности были артисты театров. У нас, например, вот я один год была во втором детдоме, там были шефы [театр – прим. ред.] музкомедии. И у нас вела танцевальный кружок… А я танцевала в лесной школе там, в Сысерти. Меня даже в балетную школу возили показывать, и проходила даже я такие экзамены. Вот, ну… Много историй тут всяких жизненных. Вот. Но у нас была даже, все еще помню, из музкомедии Никомарова [Евгения Дмитриевна Никомарова (1917–1985) – актриса Свердловского государственного академического театра музыкальной комедии – прим. ред.]. Никомарова, балерина, ведущая балерина музкомедии, потом как я узнала. Она у нас вела, разучивали «гопак», «молдаванку» (смеется). Все танцевали, русские [танцы – прим. ред.], конечно. Она приходила, занималась. Когда ее не было, она говорила: «Там Наташа Ренёва пусть проведет за меня занятия», потому что я танцевала. А вот петь я не могла, к сожалению. Почему-то у меня, видимо, голоса не было никогда.

– А были бесконечные смотры самодеятельности, бесконечные! А были выбора, если народ голосовал. Тогда же народ не выбирал, голосует он или не голосует. Он шел с демонстрациями (смеется) на избирательные участки. Много народу. А мы давали в день иногда по пять и по шесть концертов – от одного избирательного участка на другой. А везде, где нужно было детское выступление или не детское, везде выступали. Самодеятельность была на высоком уровне. Был прекрасный хор, прекрасный хор был! Был духовой замечательный оркестр… А в восьмом детском доме у нас были шефы оперный театр вообще! И в выходной все дети отдыхали. В том плане, что у детей вообще никогда не было свободной минуты. Они всегда были организованы. Не было у них свободного [времени – прим. ред.], не помню я такого. Может, у меня так было. Вот. То… Кто хотел, вернее, тот ехал в театр в выходные. Это надо было на троллейбусе номер один ехать в оперный театр.

– Долго, почти час ехал троллейбус. А кто, значит… А в основном все шли строем, маршем в кино. Вот у меня большой недостаток в просмотре фильмов. Я сейчас смотрю многие фильмы, даже вот эти импортные, трофейные даже там фильмы. Я их не видела в детстве. Большое упущение! Но у меня не было ни одного не просмотренного спектакля в Оперном театре.

– А в кино ходили на Химмаш [Химмаш – жилой поселок Уральского завода химического машиностроения, ставший основой современного микрорайона на южной окраине Екатеринбурга – прим. ред.]. Там какой-то был барак, я его плохо знала, я всегда ездила в театр. Я почему-то… Хотя когда мы потом придем, девчонки рассказывают, мне, конечно, обидно, я же им оперу не воспроизведу, тем более я голоса не имею. Ну, вот и никто мне не завидовал. Но я не одна ездила так, с подружками, нас трое-четверо ездило. Причем мы помогали, не просто так. Нам говорили, что «вы едете помогать, вот вы приедете рано, спектакль еще не начнется». Мы шили там декорации. Вот эти шикарные декорации, которые тогда были, ну, и сейчас изредка попадаются шикарные. Деревья такие сказочные… вот эти деревья – это не деревья, а это на сетках нашитые деревья – стволы, листья… Вот мы эти листья эти шили. Причем это не просто это было шить, это было на полу и все время внаклон. У меня после этого или после оперы всегда болела голова. Видимо, вот в наклон этот я работала, но ничего, я справлялась.

– Нет, нет, какое там «платили»!

– Да нет, нас ведь не заставляли, мы сами говорили, что мы будем помогать. Нет! Да и потом, мы шьем, а кто-то придет, нам интересно поговорить, какой-то артист придет нас забавлять: «Девочки, вы отдохните». А нам хочется постараться (смеется)!.. И в нашем детдоме могли темную устроить, кто не понравится… Я, например, однажды… У нас была Гета Цзю… Вот к самодеятельности. Вот у нас была, например, кореянка. «Корейка» ли… Кореянка Гета Цзю. Всякие дети были. Она играла на скрипке.

– Да. Вот. Она играла на скрипке, и она все время пилила и пилила… А что, начинающий скрипач не очень-то впечатляет. И однажды парни разозлились и говорят: «Мы ее скрипку сломаем!» А я дежурила в это время как раз. У нас, значит, вечером дежурят. Дежурили… Обязательно дети дежурили кто-то вдвоем там, предположим. И я услышала этот разговор. Узнала я как-то, что они собираются у нее скрипку сломать. И я прибежала к этой Гете и говорю: «Гета, тебе скрипку сломать хотят!» Ну, она, конечно, в слезы схватила свою скрипку в постель. А парни-то рассердились и говорят: «Все, устраиваем Натке темную за то, что она нас выдала!» Вот. Ну, и они, конечно, мне темную не устроили (смеется). Но случай такой был. У меня был один друг там, Витя Колтышев. Вот это вот, наверное, его тут нет (листает фотоальбом). Вот, он… Он почему-то надо мной шефствовал. Я над всеми шефствовала, а он надо мной шефствовал. Вот он в центре сидит (показывает фотографию), Витя Колтышев. Он был немножко как старше нас. И он надо мной шефствовал в том плане, что, когда я привезла в детдом братьев своих двоих младших, то один из них убегал все время из детдома, он был хулиганистый, Валера, а Витька его все время искал вот этот. Вот в чем он мне помогал (смеется)! И этот Витька, когда они двинулись к моей кровати, эти парни в белых простынях, с закрытыми белыми этими, значит, а я почему-то… мне не верилось, что ко мне кто-то прикоснется, я бы не дала. Я не давала на себя кричать-то никому даже, воспитателю, чтобы кто-то… да я бы умерла там. Влетел Витька и говорит: «Вы что, одурели что ли, дураки? У нее… у нее, – говорит, – отец лежит без ног, без рук и без глаз!» (смеется). Они так сняли свои наряды. И вылупились на него, говорят: «Как? Как без глаз?» (смеется) И ушли тихо, мирно. Вот такой был в жизни случай. У меня он даже описан… Я немножко поэт, немножко писатель… У меня какая-то такая функция была. Я же не зря потом, когда стала учиться в институте, я летом должна была работать. Вот пройдет сессия, и мне нужно заработать на дорогу к отцу в госпиталь. Заработать надо, потому что стипендии 29 рублей хватало только на еду. Надо было заработать. А работала я воспитателем в [Нижне-Исетском – прим. ред.] детском доме. Если б я не любила детей, не знала их, эта работа непростая… Так я шла работать воспитателем не к Смирнягину, а к Звереву! (смеется) Он меня звал! К Александру Алексеевичу. Звал и делал, значит, какие-то условия определенные все-таки создавал. Девчонка была, что семнадцать лет, студентка, а их сорок «гавриков»… Кончила десять классов, а у меня была закадычнейшая подруга из «населенческих». Мы были детдомовские, а кто жил в Нижне-Исетске, они были «населенческие», мы их звали «населенческие». И вот у меня была подруга закадычнейшая, ближе всякой родни на всю жизнь осталась, Лерочка, Лера, Валерия Борисовна Купресова, подруга. Она… Их дом был недалеко, у нее родители были врачи. Мне не разрешали к ней ходить, я «подпольно» у них иногда бывала. Директор Смирнягин настаивал, чтоб я у него в семье была, чтоб я дружила с его дочерью Ингой Смирнягиной, химиком-то. Он все время говорил: «Ты вот с кем должна дружить! Ты должна научиться у моей Марии Александровны, – у него жена, – научиться, какая она мать хорошая, какая она хозяйка хорошая!»… На третий день [имеется в виду, после подачи документов на Биологический факультет Уральского государственного университета им. А.М. Горького – прим. ред.] мы пришли в школу играть в волейбол. Ох, любили в волейбол играть! Сейчас у меня правнучка играет очень в волейбол. Вот и, значит, пришел физик, наш любимый Александр Яковлевич, красавец, физик, участник войны, с пустым рукавом был [то есть потерял руку – прим. ред.], но все равно в него все были влюблены. Такой человек! Ну, подсел к нам… Не наша, видимо, была партия… Говорит: «Ну, вы, конечно, отдали уже документы?» Мы говорим «Конечно!» Мы весело ему говорим «Конечно!» Ну, Лерой-то он не волновался, а мной-то он заинтересовался. Говорит: «А ты куда отдала? Куда подружка?» Я говорю: «Конечно!» «А как жить-то будешь? Там 14 рублей». Тогда 14 рублей в университете была стипендия, а в УПИ была 29! «А как ты жить-то будешь, – он говорит. – У тебя прекрасно идет физика, у тебя прекрасно идет математика. Сейчас такие стройки в Сибири, такие станции строят! Что ты… А пестики-тычинки ты считать всегда можешь, если будешь инженером. Ты что, Наташа, как ты, как ты будешь жить на 14 [рублей – прим. ред.]? Ты же… Твоя гордость не позволит тебе где-то там у кого-то просить или еще что-то. Давай, поезжай в УПИ и сдавай документы на инженера. Ты прекрасным инженером будешь!» Но мы так Александра Яковлевича любили и так мы с ним считались, и я так любила физику. Я на другой день поехала, взяла документы и перенесла их в УПИ, на энергофак, как он посоветовал. Мы, конечно, плакали с подружкой, что мы разлучаемся, но был очень веский документ [аргумент – прим. ред.]: стипендия была, позволяющая жить на стипендию… Конечно, в институте, институт – это вообще! Там все кружки, там все театры, там вся наука, там… Там чего только нет, там так интересно! В общежитии такие девчонки хорошие! Все там, значит, все там есть в институте, все замечательно!.. А куда пойти в воскресенье? Общежитие надоело. Девчонки разъехались по родителям, с которыми я спала [в комнате общежития – прим. ред.]. В лес я с удовольствием. Все, оказалось среди туристов. И все выходные мы ходили в лес, в походы, когда были свободные. Так познакомились. В нашей компании сразу оказались Дятлов, Колмогорова, Коля…

– Тибо-Бриньоль[Николай Тибо-Бриньоль (1935–1959) – выпускник Строительного факультета Уральского политехнического института, участник похода туристической группы под руководством Игоря Дятлова на Северный Урал 1959 года – прим. ред.]. Мы его звали «Кола…», «Кола Брюньон» [«Кола Брюньон» – повесть Ромена Роллана о балагуре и весельчаке Коле Брюньоне – прим. ред.] (смеется). Как мы его звали, так я его и зову!.. Короче говоря, мы оказались с первого курса в одной компании – Зина [Колмогорова – прим. ред.] и Игорь Дятлов. И мы ходили. Ходили мы в выходные дни, в праздники ходили по походам, любили это дело очень, очень были хорошие компании. И вот после второго курса… после второго курса мы пошли в поход. Руководил этим походом Игорь Дятлов. Он… на самом деле он был врожденный лидер. Руководить мог только он. Пошли мы ввосьмером, мы пошли, значит, из нашей группы… Вы знаете, интересно, у нас в группе, в академической группе электриков, у нас сразу подобралась сильная группа туристов. Это, значит, вот мой муж потом Юра, Нина Ощепкова, мы с ней пять лет рядышком кровати стояли [в комнате общежития – прим. ред.], я и еще Коля Трегубов у нас был. Друг хороший Коля Трегубов. Он-то настоящий турист потом стал, Коля Трегубов. И у нас еще в группе был Петя Бартоломей, Петр Иванович Бартоломей [Петр Иванович Бартоломей (1938 г.р.)– ученый-электроэнергетик, выпускник Уральского политехнического института – прим. ред.]. Слышали вы, наверное, такую фамилию? Вот, он у нас со второго курса. Он почему не попал с нами в выходные часто, потому что он к нам пришел не с первого курса. Его даже на энергофак, его с фамилией Бартоломей не принимали. Еще те времена были. Он поступил куда-то, не помню куда, и перешел к нам на второй курс. Даже, по-моему, не сначала, а со второй [попытки – прим. ред.], потому что он там на «пятерки» показал себя и пришел, слава богу, к нам. Вот, все… И мы, значит, со второго курса… После первого курса я не знаю, мы куда ходили. Я работала после первого курса, я к отцу ездила. Мне надо было заработать на билет и ехать к отцу, значит. После первого курса я не пошла как-то с группой, а после второго курса мы пошли вот ввосьмером. Четверо нас было из группы и из общежития… Все были общежитские. Почему ходили-то? В общежитии жили. Куда в выходные деваться? На театры не было денег. Деньги были только: винегрет, оладьи, суп без мяса – 29 рублей только. Хлеб был ведь тогда бесплатный! В общежительской столовой хлеб стоял нарезанный. Представляете! Вот. Это нас и выручало крепко. Пошли после второго курса по Южному Уралу. Я этот… этот поход я описала в журнале «Урал». Я вам говорила, какой номер, я его сегодня не принесла. Подробно, потому что у меня сохранился дневник этого похода. Мы там… Нам всем Зина скомандовала: «Все записываем дневники». И когда я свой дневник не весь нашла, то частично я взяла у Нины Ощепковой дневник… Мы пошли вот в поход ввосьмером. Игорь возглавлял. Поход был сложный. Мы шли от Златоуста [Златоуст – город в Челябинской области – прим. ред.]… На Златоуст мы ехали, от Златоуста мы шли пешком по вот… на вершины Иремель [Иремель – гора в Башкортостане, вторая по высоте вершина Южного Урала – прим. ред.], Ямантау [Ямантау – гора в Башкортостане, высшая точка Южного Урала – прим. ред.], по башкирским вот этим вершинам. И озеро там, красивейшее озеро, значит…

– Зюраткуль [Зюраткуль – высокогорное озеро в Челябинской области, с 1993 года является национальным парком федерального значения – прим. ред.]. Да. Красивейшее озеро Зюраткуль. Потом мы должны были сплавляться… Две недели мы шли пешим [ходом – прим. ред.], а потом должны были сплавляться на плотах. Плоты мы делали самодельные, сделали не очень хорошо, потому что… Плота было два почему-то, не один, слава богу. Один плот был… Мы были электрики, а те были радисты. Мы были, вот я перечислила, а там были Дятлов, Колмогорова, Люба Соколова радист… Не уверена, что она радист, я вот убедилась в этот раз в музее [имеется в виду посещение прошедшей осенью 2023 г. выставки Музея истории Екатеринбурга «Как живые», посвященной годовщине трагической гибели участников похода группы Дятлова – прим. ред.], что, оказывается, не все радисты. И еще был Юра Волегов. Еще Юра Волегов был. Вот было нас восемь. У нас была, значит, была палатка радистов и палатка электриков. Так у них плот утонул. А мы плыли по Юрюзани [Юрюзань – река на Южном Урале – прим. ред.] перед ними – смотрим, компот плывет! Сухие фрукты [плывут – прим. ред.] по Юрюзани (смеется)! А Юрюзань– речка тоже капризная! Вот. А оказывается, у них плот затонул. Поэтому фотографий-то нет с этого похода. Фотоаппарат-то был только у Игоря. И вот такие слабые фотографии, может, то, что осталось, замокшие. Потому что они что-то там выловили. Фотоаппарат-то, наверное… Какие-то фотографии все-таки остались. Но фотографии… Тогда вообще такие вот фотографии делали. Вот она группа (показывает фотографию в альбоме). Мы здесь, значит… Ну, это надо уже показать тут, Зину отдельно показать.

– Ну, вот, какую фотографию… какие остались фотографии. Вот на самом переднем плане Зина вот стоит. Мы поздравляем Нину с днем рождения. Зина где-то зеленого лука раздобыла, на столе праздничном только связка зеленого лука лежит. Помню, был лук. Я цветов нарвала, вот вручаю имениннице Нине Ощепковой. Там Юру Волегова плохо видно, а Юру вообще моего [мужа – прим. ред.] не видно. Тут вот мы забавляемся, парни нас катают на… значит, танцуем, это у нас был номер самодеятельности. Мы же еще в походах, мы еще представляли, если мы в школе останавливались, в зимних походах, мы еще делали там и концерты же. Были опасные случаи тоже в этом походе, хотя он был не второй, а он первой, по-моему, сложности был. Нас чуть табун коней не смял, Игорь себя проявил очень умело, скомандовал: «Стойте!» Могли все разбежаться и под табун под этот попасть. Потом вот тот же плот утонул. То есть были… на реке были [опасные – прим. ред.] случаи, то есть любой поход, любой поход все-таки он [был опасен – прим. ред.]… А вот Зиночка (показывает фотографию). Вот она на бревне. Это вы видели фотографию? Она везде впереди. А может быть, тот, кто фотографировал, ее выделял? Это я уже не знаю. Мы тогда как-то этими делами не занимались. Вот детдомовская фотография. Он же [Игорь Дятлов – прим. ред.] такой целеустремленный был. Он, конечно, должен был стать мастером спорта, он бы стал им. И он так целенаправленно и действовал. У него все было на лидера… так сказать, направлено. Вот были мы в походе: у него и карты, у него и фотоаппарат. Все у него как-то, все связи вот так, куда-то мы придем, леспромхоз или куда-то уже, значит… Мы у него как у Христа за пазухой вроде бы как были. Он не перекладывал [ответственность – прим. ред.]. А первая помощница Зина… Вот почему она везде и сфотографирована. Первая.

– Дятловцы?

– Мы были вместе с ними все время. Были и в походах выходного дня, были и на всяких «сходках», значит, туристических. Ну, все время были с Зиной… Как-то нет-нет, куда-нибудь вместе попадем в компанию. Вот этой группы «южной», мы все время придерживались этой группы. Коля, Зина, мы не расходились. Но вот в походах, значит, уже, может, нас уже не брали, так сказать. И так можно сказать, и так можно сказать. Короче говоря, не попали. У нас и практика не совпадала даже. У электриков была серьезная практика в Москве. Там же уже пошли практики – третий, четвертый, пятый курсы. Уже пошли практики, уже каникулы-то все разбиты были. Почему там в основном и радисты, с радиофака оказались [ребята – прим. ред.]. А у нас практика преддипломная была. У Дятлова-то они прошли практику раньше, они ее под поход даже договаривались… Чтобы пойти в поход, и практики переносили, и все переносилось. А нам не разрешили, у нас практика была очень серьезная. Практика была в Москве, мы жили в общежитии МГУ [МГУ – Московский государственный университет им. М.В. Ломоносова – прим. ред.] на 26 этаже. Значит, мы работали в пульте Единой энергетической системы Союза. И мы были там… даже как… ну, как работали. Вполне конкретная была… Прикреплены были, и вполне конкретная была работа. И никто нас бы не отпустил. Но когда мы там узнали, а… А в Москве первые узнали в ОДУ – Объединенное диспетчерское управление Единой энергетической системы. Они первые узнали, потому что они же связаны… вся энергосистема, у них же связь очень хорошая. И там сразу на пульт пришло, что… Значит, ну, мы заинтересовались, почему не возвращается [группа Дятлова – прим. ред.]. Мы все время спрашивали, почему не возвращается группа. Мы все время звонили. И вдруг там сообщают на пульте, что погибла группа Дятлова. Все, мы никого не спрашивая, собрались и все уехали сразу! У нас еще сколько-то дней оставалось. Эти наши руководители сказали: «Что поделаешь». Все, поехали. Мы и так-то их все время озадачивали. Они там звонили, узнавали – вернулись, не вернулись. Долго же ждали их возвращения, две недели или сколько. Вот таким вот образом. Приехали в общежитие, в общежитии полно приезжих, всех выпускников, туристов и студентов. Все на полу там спят. Значит, похороны первых найденных. Вот такая вот серьезная история была.

– А сразу говорили, что попали они под какое-то испытание… Неудачное испытание. Сразу только об этом и говорили. И все, кто принимает и знает этих людей, и принимает это близко, все знают, что это была такая вот техногенная катастрофа… А тут все равно остается тайна!