– В 1999 году объявили конкурс [речь идет о конкурсе на художественное оформление здания железнодорожного вокзала в г. Екатеринбурге – прим. ред.]. Но я как-то и не слышал, егообъявили между прочим как бы, да… Но меня как эксперта монументального искусства, пригласили в жюри. И я приехал на первое заседание, там, значит, рассматривали эскизы вот [росписей – прим. ред.] железнодорожного вокзала. Вот. Но эскизы все были не картинами, а вот… Вот это вот… Это как бы падуга [переход от плоскости стены к плоскости потолка – прим. ред.].

– Потолок в стену переходит… Такая… Поэтому и на фотографии, видите, края (указывает на планшет с фотографиями росписей)… потому что фоторакурс получается. Вот.

– Середина дальше, а края ближе. Поэтому… В раме это… А без рам, без картинок целиком вот эти падуги, значит, расписывали.Основная масса, все почти такие эскизы. Ну, и там какие-то эскизы уже хотели принимать. Значит, я говорю: «Так подождите минуточку, не спешите. Сырые эскизы-то, очень сырые, непродуманные. Там еще работать и работать над эскизом нужно». Ну, меня поддержали, и Беляев Виталий Захарович [Виталий Захарович Беляев (1926–2008) – уральский художник-монументалист, член Союза художников СССР и России – прим. ред.]… Короче говоря, я посмотрел эскизы и забраковал; меня поддержали и сказали, ну, что еще месяц работы. И архитектор поддержал меня, что сырые эскизы. И вышли вместе с совещания, я к Беляеву подхожу, говорю: «Виталий Захарович, а ты почему это не участвуешь в конкурсе-то? Тебе же сам Бог велел». Он так усмехнулся, говорит: «А ты почему?» (смеется) Я говорю: «Да я как-то не слышал и не… не знаю, надо подумать». Ну, пришел в мастерскую, и тут мой напарник был Борис Волознев [Борис Григорьевич Волознев (1940–2008) – уральский художник-живописец, монументалист – прим. ред.], мой ученик. Я говорю: «Боря, вот такие дела вот». Он говорит: «Давай возьмемся!» И воодушевил меня, говорит: «Давай, давай, сделаем». И мы взялись тоже за эскизы. Я сделал четыре варианта. Три – как все обычно, падугу целиком. А один вариант – вот так разделил на картины (указывает на планшет с фотографиями росписей). И, когда делали, Борис-то говорит мне: «Интересно вообще картины… Да, надо, – говорит, – его сделать, этот вариант хороший был, прошел бы». Ну, я говорю: «Если пройдет… А я бы хотел, – говорю, – вот в картинах сделать, скажем, охота царская, псовая охота, там, как у… у Серова [Валентин Александрович Серов (1865–1911)–выдающийся российский живописец, один из наиболее выдающихся портретистов русского модерна – прим. ред.], царская охота красивая там или соколиная охота… Ну, тему такую. Или, – говорю, – праздник национальный… республик там, значит… Ну, вариантов, – говорю, – много, картин много… Да, да. Ну, не знаю, как пойдет или нет. Ну, короче говоря, когда стали рассматривать эскизы, из Челябинска художник один… Дугин, нет, не Дугин…

– Ну… Это тоже очень хороший вопрос. Это возникло благодаря моему научному руководителю, профессору Мильштейну Григорию Нойховичу. Его не стало в этом году, большая для меня потеря… Он дружил с Мархасиным Владимиром Семеновичем, который, значит, занимался биофизикой миокарда, и они начали разрабатывать математические модели. Ну, я думаю, что это были одни из первых моделей сердца, которые позволяли уже тогда объяснять ряд явлений, которые были непонятны для физиологов, как-то систематизировать эту информацию. Ну и вот я пришла к нему выполнять курсовую работу и задержалась, и потом мы дальше стали это направление развивать. Потом я уже вот... И в своей кандидатской диссертации, которая больше была математическая, но где был кусок, посвященный моделированию, ну и дальше уже в докторской диссертации профессионально занималась этим вопросом.

– А?

– Как?

– Фокин! Фокин, челябинский художник. Фокин, монументалист. У него была выставка, вот, не знаю, закрылась, наверное, уже в Музее изобразительных искусств [Екатеринбургский музей изобразительных искусств – прим. ред.].Громадные полотна… Ну, короче говоря, он час объяснял свои задумки, свои работы. И руководитель, ну, организатор Набойченко [Игорь Олегович Набойченко (1959 г.р.) – главный инженер Свердловской железной дороги с 1998 по 2016 г. – прим. ред.], это главный инженер железной дороги, он молча все записывал… Когда до меня очередь дошла, я за пять минут, даже меньше, сказал, что вот три… четыре варианта, значит,ну, а темы… Потом темы. Сейчас формально нужно принять, формальный прием. Но получилось так, что голоса разделились поровну. Я не участвовал уже [в голосовании – прим. ред.], так как я участник [конкурса – прим. ред.]. Голоса четыре на четыре разделились. Это было в пятницу, и решили отложить [решение – прим. ред.] до понедельника, чтобы окончательно уже продумать и окончательно решить. А в субботу-воскресенье, видимо, у главного инженера сердечко «шевелило»,так как на нем ответственность, – он деньги пробивал, он в Москве пробивал деньги, чтобы эту работу сделать. И он пригласил [своих – прим. ред.] жену и дочь. А дочь у него училась в «ургахе» [УрГАХА – Уральская государственная архитектурно-художественная академия имени Н.С. Алферова (ныне – университет) – прим. ред.] на дизайнера… То ли одежды, то ли не помню. Ну, на дизайнера. То есть немножко образована уже была. Ну и жена как друг. Он им показал все эскизы, которые представлены были, значит, а рассматривали их, по-моему, в Архитектурном на Плотинке [Музей архитектуры и дизайна Уральского государственного архитектурно-художественного университета (ул. Горького, 4а) – прим. ред.]. Вот. Показал, они смотрели-смотрели, он говорит: «Вот, просто не знаю, что делать». А дочка смотрела и говорит: «Так вот, папа, вот, картинами надо. 12 картин – 12 тем. Вся история Урала в картинах». Отец подумал-подумал… А он против меня был. И он на мою сторону перешел. И получилось три против пяти. Я – пять, против – три. Короче говоря, выигрываю. Директор комбината, который тоже против меня был, он за председателя Союза [художников голосовал – прим. ред.]… Соперник мой был председатель Союза Штукатуров [Валерий Васильевич Штукатуров (1950 г.р.) – уральский художник, в 1997–2001 гг. возглавлял Свердловское отделение Союза художников РФ – прим. ред.], тогда с женой вместе они участвовали. Он мне звонит утром и говорит: «Леонард Александрович, вы выиграли конкурс. С меня пол-литра! Приходите, мы договор заключим!» (смеется) Я приезжаю, у него стол накрыт, такой фуршет, там бегают все, суетятся, угощают… Ну, короче говоря, все нормально. Он против был, но вынужден был со мной сотрудничать. И он говорит: «Леонард Александрович…» А, это потом уже было. А тут, значит, он говорит: «Я все условия вам создам, чтобы… все, работа у вас… что вам надо будет, все сделаем для работы». А у меня еще один претендент был – «Архпроект» [творческая архитектурно-проектная мастерская «Екатеринбургархпроект» – прим. ред.]. Был такой Рабинович Виталий Рафаилович [Виталий Рафаилович Рабинович (1932 г.р.) – Заслуженный архитектор Российской Федерации, руководитель ООО «Екатеринбургархпроект» – прим. ред.], архитектор хороший. Я немножко с ним сотрудничал. Он мне заказы делал для… Гипротранс… Институт Гипротранс на [улице – прим. ред.] Якова Свердлова [«Уралгипротранс» – государственный проектно-изыскательный институт транспортного строительства, расположенный в Екатеринбурге по адресу ул. Свердлова, 11а – прим. ред.]. Я у него там в актовом зале витражи делал, с портретом Ленина витраж делал… Стеклянный витраж цветной, портрет Ленина, голова. Причем дважды ее получилось [сделать – прим. ред.]… Они уже [витраж – прим. ред.] сделали, стали [его – прим. ред.] куда-то поднимать иуронили, стекло разбилось, пришлось второй вариант делать. Ну, короче говоря, он мне тоже говорил, что… «Я для тебя все условия создам. Все. И зарплату вы получите отличную, как можно больше денег для вас выделим». Я поговорил с начальством железной дороги, они говорят: «Так у него же ничего нет». Я говорю: «Как ничего нет? Там фирма». [Они сказали: – прим. ред.] «Ну, помещений-то нет у него. У директора Художественного фонда… комбината… громадный комбинат. Там залы большие, где можно работать, а у него же ничего нет». Я говорю: «Ну, можно на вокзале прямо в помещении, скажем, одно сделать, а потом второе». «Нет. Мы, – говорит, – не беремся за это дело.Нет, давайте лучше с Художественным фондом». Договорились с Художественным фондом. Так и получилось, что… Каждую картину я… Когда я выиграл конкурс, все художники [были – прим. ред.] безработные – работы не было, это начало 2000-х годов. Все [художники – прим. ред.] ко мне бегут и говорят: «Возьми меня, я тебе все сделаю. Возьми меня, я в лучшем виде…» Думал-думал, придумал. Говорю: «Давайте, вот список тем. Вот вам 12 картин – 12 тем. Выбирай любую по душе. Выбирай любую. И делай эскиз. Если экспертный совет принял эскиз, все – ты в бригаде. Если нет – извини» (смеется).И тут же [желающие – прим. ред.] отсеялись все… Многие художники выбрали сразу темы. Вот, скажем, нижняя тема (указывает на планшет с фотографиями росписей) «Паровоз Черепановых» [Паровоз Черепановых – первый паровоз, построенный в России Ефимом и Мироном Черепановыми в 1833 г. на Выйском заводе – прим. ред.] – это делал Ваврженчик [Леонид Казимирович Ваврженчик (1942–2022) – художник-график, живописец, монументалист, член Союза художников – прим. ред.], тагильский художник. Его сейчас уже нет, он погиб… умер. Вообще [в живых – прим. ред.] остались только Ужегов [Юрий Петрович Ужегов (1939 г.р.) – уральский художник-график, живописец, монументалист, член Союза художников – прим. ред.] и я, двое из всех… Значит, у него [Ваврженчика – прим. ред.] из мастерской вид вот этот (указывает на планшет с фотографиями росписей) на Высокую гору [гора Высокая – гора в центральной части г. Нижнего Тагила, месторождение железных и медных руд – прим. ред.], Высокогорский металлургический комбинат [Высокогорский горно-обогатительный комбинат в г. Нижнем Тагиле – один из старейших в России производителей железорудного сырья – прим. ред.]. Просто он проложил вот туда железную дорожку и паровозик и людей поставил. И сразу эскиз у него проходит. Вот. И даже все стали говорить: «Вот, эталон! Как человек сделал быстро…» Первый сделал эскиз он. Первый который эскиз, который он сделал, прошел. Второй вот (указывает на планшет с фотографиями росписей) этот… «Поход Ермака» через Урал в Сибирь. Вот. Значит, молодой парень, институт заканчивал… Институт Репина [Санкт-Петербургская академия художеств имени Ильи Репина, ранее Институт живописи, скульптуры и архитектуры имени И.Е. Репина – прим. ред.]. А отец-то его хороший друг мой как бы старинный. Он показал эскиз архитектору. Архитектор ко мне подошел, Зиганшин [Спартак Узбекович Зиганшин (1951 г.р.) – уральский архитектор, член Союза архитекторов СССР – прим. ред.] архитектор. Говорит: «Вот молодой парень, – говорит, – интересный эскиз сделал. Но он [Ермак, главный герой картины – прим. ред.] стоял (указывает на планшет с фотографиями росписей) не на горе, а в воде, по колено в воде стоял, и вокруг «стены», ничего не видно, далей не видно, где, что происходит, непонятно. Я ему… Позвал его и говорю: «То же самое сделай, только на горе, чтобы видно было. Вот он [Ермак – прим. ред.] сидит, скажем, на пне или на камне, а местный житель – хант , ему показывает, как проехать, проплыть, где в какую речку зайти». И он переделал эскиз. Я говорю: «Ну, вот, прекрасно, Винокуренный камень [Винокуренный камень – скала на левом берегу реки Чусовой рядом с поселком Староуткинск Свердловской области – прим. ред.], – говорю, – вид хороший. Дали и казаки стоят рядом с ним». Второй эскиз приняли. Потом Ужегов (указывает на планшет с фотографиями росписей) делает, делает и… Ирбитскую ярмарку [Ирбитская ярмарка – одна из крупнейших ярмарок дореволюционной России, проводившаяся ежегодно в Ирбите – городе в восточной части Среднего Урала, в 180 км от Екатеринбурга – прим. ред.] он выбрал. Ничего у него не получается. Я говорю: «Юрий Петрович, съезди в Ирбит [город в Свердловской области – прим. ред.]. Дня на два-три». Он съездил, пофотографировал там, порисовал, но ничего, эскиз не получается. Не получается, и все! Я говорю: «Давай ты мне почеркушки показывай каждый день». И он показывает. Потом приносит почеркушку, вот три фигуры стоят (указывает на планшет с фотографиями росписей). Три купца под честное купеческое слово договор заключают. Почеркушечка вот такая вот (жестикулирует, изображая миниатюрный размер). Я говорю: «Вот, интрига есть, – говорю, – вот ее развивай, все будет отлично!» Он делает-делает, опять не получается. Теряются эти главные фигуры. Я говорю: «Юрий Петрович, что такое ярмарка? Это вторая ярмарка после Нижегородской [Нижегородская ярмарка – крупнейшая ярмарка Российской империи, проводившаяся в Нижнем Новгороде – прим. ред.] у нас в Ирбите была. Это праздник народа. Ты сделай праздник! А праздник – это тройка мчится удалая!». Он делает. Я говорю: «Вот в центре прямо сделай!» Он делает. Я говорю: «Ну, вот, прекрасно». Подрисовываю ему (жестами изображает рисование) даже эту тройку. «А тут сани, – говорю, – сделай, а тут еще пирогами торгуютслева». Короче говоря, вот он сделал эскиз, совет принимает. Все вперед. Я сделал… Купцы. Ну, это русский купец, а это армян. А я сделал Геворкяна портрет [Геворг Арутюнович Геворкян (1951–2022) – скульптор, член Союза художников, Заслуженный художник Российской Федерации, Почетный член Академии художеств Российской Федерации – прим. ред.], скульптора Геворкяна. Попросил у него [разрешения – прим. ред.]. Ну, набросок сделал и фотографию. И егосделал. Точно. Ему так понравилось, Геворкяну! (смеется) Он после этого стал уважать меня! Короче говоря, вот. Потом тройка. Не получается… Я говорю: «Да, что вы!» Взял… Уже рисунок почти был готов. Я еще прорисовал и черного коня этого на переднем плане закрасил прямо при них, при Юрии Петровиче. Получилось. Он говорит: «Стоп, больше не тронь, все нормально!» Я говорю: «Ну, остальных там двух коней уже сам делай. Они доделали там рыжего и белого коня. Вот. Сани с мехами я тоже пописал. Сани вот видите… Я у Боярыни Морозовой, у Сурикова [имеется в виду картина В.И. Сурикова «Боярыня Морозова» (1887) – прим. ред.] подсмотрел вот эти точно полозья как у Сурикова сделал. И меха покрасил. Вот. То есть помогал. Не только советами… К Ваврженчику…Я только ему говорю: «Сделай так». Он не понимает. Я говорю: «Дай кисть». [Он отвечает: – прим. ред.] «Нет, не дам!» (смеется) Я говорю: «Ну, ладно. Но я тебе говорю, делай вот так». Он делает. Ну, вот ту… (указывает на планшет с фотографиями росписей) «Верхотурская таможня», там вот как раз таможня, и [вентиляционная – прим. ред.] решетка попала. Решетка попала, видите, решетки…

– …[строители – прим. ред. ] не могли [отвести в другое место – прим. ред.]… Я им говорил, сейчас же «рукава» есть гибкие, где можно в любое место вывести.«Нет, это сложно, это деньги затраты…» Короче говоря, они так и… У меня… как бы ложка дегтя получилась… вот… в росписях. Непонятно, откуда эти… Сейчас они вообще черные, эти решетки,запылились, в ужасном, в ужасном состоянии. Вот. «Верхотурскую таможню» сделал… я эскиз примерно сделал. Эскиз проходит. Ну, и начал красить. Лодка с этими стоит… С торговцами. Не очень получалось. Я говорю: «Юрий Петрович,ну-ка, помоги». Он взял вот этого вот и в халате [персонажа – прим. ред.] сделал не черного, а цветного, такого яркого, сверкающего. Я говорю: «Вот, отлично, молодец, хорошо сделал!» (смеется) Вот. Вот этот эскиз (указывает на планшет с фотографиями росписей), «Золотодобыча». Не было такой темы, была тема «Демидов» [Никита Демидович Антюфеев и Акинфий Никитич Демидовы – представители рода богатейших русских заводчиков, создатели многих металлургических предприятий на Урале – прим. ред.]. Ну, я поехал в Невьянск с наклонной башней этой [наклонная башня, известная достопримечательность в г. Невьянске, построенная в 1721–1725 гг. по распоряжению Акинфия Никитича Демидова – прим. ред.]. Этюды пописал там, посмотрел красивые места, озера эти, значит. Приехал, сделал эскиз «Демидов». Совет принимает, художники, а главный инженер говорит: «Нет, я не принимаю». Я говорю: «А в чем дело?» «А сейчас, – говорит, – уже демидовское железо не котировалось, уже, – говорит, – в прошлом веке уже не котировалось. «Выдавили» его с мирового рынка Германия, Англия. Но, – говорит, – на наше счастье нашли золото в районе Шарташа [Шарташ – озеро в окрестностях Екатеринбурга – прим. ред.], и началась «золотая лихорадка». Вот, сделайте мне эскиз «золотая лихорадка», «золотодобыча на Урале». И я думал-думал, ну, как лихорадку эту сделать? И решил вот этот… «золотоприемщик» был как бы Харитонов [Петр Яковлевич Харитонов (1794–1838) – российский купец, городской голова Екатеринбурга в 1826–1829 гг. – прим. ред.]… Дворец культуры, ну, [точнее – прим. ред.] Дворец пионеров у нас был [Дворец пионеров и школьников – существовавшее в советское время учреждение дополнительного образования детей и подростков, занимавшее помещения в памятнике архитектуры конца XVIII – начала XIX вв. – усадьбе купцов и заводчиков Расторгуевых–Харитоновых – прим. ред.]. Харитонов принимает песок золотой у добытчиков. И [они – прим. ред.] ему сдают…Как раз на столе у меня [изображен – прим. ред.] натюрморт с камнями, уральскими камнями полудрагоценными. А он [Харитонов – прим. ред.] держит слиток золота в руках и спрашивает: «Где взял?» Видите, он… (указывает на планшет с фотографиями росписей)

– Явно жест у него, а тот [добытчик – прим. ред.] подбоченился и говорит: «А я уже застолбил (смеется) место, где нашел этот слиток». Ну, много… «Лихорадка» раз, золото… все… все хотели [найти – прим. ред.]… Я помню даже отец у меня ковшик брал, на велосипеде мы на Шарташ приехали, он там песок взял,ему это… Я говорю: «Что ты делаешь?» «Да золото смотрю. Посмотри, – говорит, – нигде не блестит?» Я говорю: «Нет» (смеется). Ну, короче говоря, все пытались золото [искать – прим. ред.] и многие очень на Урале просто… Даже по строениям домов видно было: вот купец…

– …нашел жилу золотую, и вот… А потом жила оборвалась у него и все, не достроил он. Вот, если б купец там…

– Что?

– Нет.

– Нет, близко нет! Это даже…я взял образ как бы… у Серова есть портрет в профиль какого-то, ну, тоже богатого человека, но не Гиршман, не помню фамилию. У Серова красивый был образ, я оттуда его брал. А писал большеСочнева [Владимир Николаевич Сочнев (1939–1998) – уральский художник, ювелир, живописец, монументалист, член Союза художников СССР – прим. ред.], у нас был такой художник, камнерез он, и ювелир, и живописец. Ну, такой талантливый парень был очень. Но умер рано, рано умер, жалко. Его больше профиль даже мне нравился, такой крепкий мужик. Ну, и вот, значит, тема. А сзади поставил несколько человек, которые, ну, кто что… Кулечек с песком там, мешочек дает. А рядом с этим [персонажем – прим. ред.] поставил сынишку, [мол – прим. ред.] он взял [его – прим. ред.]… Как бы, чтобы Харитонов не очень «наезжал»,сын присутствовал. Вот. Сына тоже подсмотрел у Нестерова [Михаил Васильевич Нестеров (1862–1942) – художник, живописец, участник художественных объединений «Товарищество передвижных выставок» и «Мир искусства», Академик живописи, Заслуженный деятель искусств РСФСР – прим. ред.], сапожки красные. Ну, конечно, не так, как у Нестерова. Ну… ассоциации какие-то у меня были такие. Ну, и вид, значит: шурфы. Эти… как они…

– [Татьяна Александровна:] Не колодец, а…

– Лебедку, как воду достают [из колодца – прим. ред.],так же и песок доставали, так же опускались в шахту. Ну, «дудки» их называли. Вот, в «дудку». А вдали там, значит, (указывает на планшет с фотографиями росписей) где решетка, там промывают у меня [золото – прим. ред.]. Уже промывают, то есть качают воду из Шарташа и промывка песка идет. Район Шарташа прямо, взял пейзаж оттуда, сосны… Вот. А вторая [часть росписей – прим. ред.]… Это после… Это, значит, темы… Шесть картин – дореволюционный период, а там послеволюционный. Но революции не было, у нас [на Урале – прим. ред.] сразу Гражданская война началась. И вот эту тему Гражданской войны никто не берет. Из художников, из бригады семь человек, значит, никто… Все отказываются. Нет, нет, нет. Я говорю: «Ну, что делать-то? Придется мне!» Они говорят: «Ну, конечно!». Я думал-думал, а Гражданской войне, я ее в жизни не знал, какая она, что за война… И вспомнил фильм «Чапаев» [советский художественный фильм 1934 г. режиссеров братьев Васильевых – прим. ред.],герой Гражданской войны, в детстве посмотрел. И решил вот делать Чапаева [Василий Иванович Чапаев (1887–1919) – участник Первой мировой, начальник красноармейской дивизии в годы Гражданской войны – прим. ред.]. Показываю художникам, все говорят: «Отличный эскиз, все, иди сдавай». Я позвонил начальнику дороги, он экспертный совет создал, время назначил, я пришел с эскизом. Показываю, рядом стоит какой-то человек незнакомый со мной. Меня спрашивают: «Это что у вас?» Я говорю: «Это Гражданская война на Урале». Он так: «А это кто?» Я говорю: «Чапаев, герой Гражданской войны». «А он кто?». Я говорю: «Герой Гражданской войны, командир дивизии, комдив». «Ага… Герой Гражданской войны… А у нас же, – говорит, – было восемь дивизий, а вы остальных почему не показываете?» Я говорю: «А я даже не знал» (смеется). «Ну, хорошо, раз он герой Гражданской войны, значит, против него был серьезный соперник. А кто он?» Я говорю: «Колчак был [Александр Васильевич Колчак (1874–1920) – российский государственный политический и военный деятель, адмирал, руководитель Белого движения во время Гражданской войны в России, в 1918–1920 гг. Верховный правитель России – прим. ред.] был, Гайда белогвардеец [Радола Гайда (1892–1948) – чехословацкий военачальник, политический деятель, участник Белого движения, один из руководителей антибольшевистского выступления Чехословацкого корпуса – прим. ред.], Семенов генерал сибирский [Григорий Михайлович Семенов (1890–1946) – казачий атаман, генерал-лейтенант Белой армии – прим. ред.]». «Так, а почему вы их не показываете? У вас что, «совковое» [«совковый» – сленговое выражение, имеющее пренебрежительный оттенок со значением «уходящий корнями в официальную идеологию советского строя» – прим. ред.] представление о Гражданской войне?» (смеется) Я оглядываюсь, а все… вся комиссия, начальник дороги Колесников [Борис Иванович Колесников (1941 г.р.) – начальник Свердловской железной дороги в 1990–2002 гг. – прим. ред.] во всю рожу улыбается, довольный (смеется), что он меня так, как котенка, полощет. Он [незнакомец - прим. ред.] говорит: «Да, ну ладно, знаете, что Колчак был… Но ведь еще очень важное событие на Урале было, почему вы не показываете?» Я говорю: «Какое?» «Ну, как, какое. Убийство царской семьи. Убийство мирового значения. Это серьезно очень. Почему вы не показываете?» Я говорю: «Спасибо вам большущее за совет». Эскиз под мышку и говорю: «Спасибо, до свидания». И ходу. Прихожу сюда [в мастерскую – прим. ред.], они [коллеги – прим. ред.] уже стол накрыли праздновать победу (смеется). Я говорю: «Давайте все засучиваем рукава и все вместе делаем. День делаем, два делаем, три делаем. Ничего не получается. Ничего не… Ну, не идет и все. Я думаю, не знаю, придется, видимо, мне (смеется) выкручиваться опять. И утром как-то перед тем, как проснуться окончательно, мысль приходит, что почему бы не сделать в центре царскую семью –в небо уходит. А [роспись будет – прим. ред.] как триптих: справа у меня будут «белые», слева «красные». Как бы все герои, не один Чапаев, а целая «бригада» там генералов. Тут и Фрунзе я показал [Михаил Васильевич Фрунзе (1885–1925) – российский революционер, политический деятель, военачальник Красной армии во время Гражданской войны – прим. ред.], и… не помню уж кого еще. Ну, короче говоря, справа тоже Колчак в черном… Он тоже не получался у меня долго очень… Симонов [Игорь Иванович Симонов (1927–2019) – уральский художник-живописец, Народный художник РСФСР, Почетный член Академии художеств – прим. ред.] говорит «ну, давай я попробую». Попробовал, тоже у него ничего не получается. Потом я где-то фотографии [увидел – прим. ред.], мне дочка в интернете нашла. Николай II стоит в черной шинели морской, ну, как адмиральской, с кортиком. Мне так понравилось. Я говорю: «Да вот же Колчак». Симонову Игорю Ивановичу подхожу, говорю, он как раз Колчака пытается [написать – прим. ред.]. Я говорю: «Сотри это все, убери. Вот, – говорю, – тебе Колчак. И ты его вот так и сделай спиной к зрителю и к царской семье как бы он…» Потому что он мог бы десять раз освободить царскую семью, спецназ пятьдесят человек [взять – прим. ред.], и [как – прим. ред.] нечего делать было из Екатеринбурга освободить [Романовых – прим. ред.]. Но ему это не надо было, потому что он сам Верховный [правитель – прим. ред.] былРоссии.

– [Татьяна Александровна:] А мог бы спасти царскую семью.

– Понимаете? Поэтому я говорю Симонову, вот [роспись – прим. ред.] прямо готовая. И Симонов тут же раз-раз, он мастер большой, раз-раз тут же, я говорю: «О, Колчак идеальный! Ну, давайтеперь [пиши – прим. ред.] Гайду и Семенова». Тоже дочка мне из интернета [подыскала – прим. ред.] фотографии кое-какие. Ну, не точно, но так что-то [похожее – прим. ред.]. Где-то в костюме. Нужно было Гайду особенно форму [изобразить – прим. ред.]. Вот он генерал все-таки, генеральская форма должна быть. А потом вспомнил, что Гайда-то родственник мой! (смеется) Ну, дальний. Десятая вода на киселе.

– Бабушка моя, Наталья Николаевна, у ней уже семеро детей было. Она жила в Сыктывкаре [столица – прим. ред.], Коми АССР. По-русски плохо говорила. Муж ее, дед мой, бросил ее и укатил… в верховья… Оби, как там городишко [назывался – прим. ред.], не помню, вылетело из [головы – прим. ред.]… Он там на барже плавал, капитан баржи был. А бабушка переехала в Серов [город на севере Свердловской области, на восточном склоне Уральских гор, в 300 км от Екатеринбурга – прим. ред.], Надеждинск тогда был, Северный Урал, сейчас Серов. Ну, Карпинск [город на севере Свердловской области в 327 км от Екатеринбурга – прим. ред.] рядом, Североуральск [город на севере Свердловской области в 370 км от Екатеринбурга – прим. ред.], Серов. Серов как бы главный металлургический центр Северного Урала.А там стояла часть белогвардейская Гайды. А у бабушки была своя мастерская швейная. Ну, маленький «бизнес» такой. Две… две швеи у нее работали там. Ну, помогали там дети, старшие сестры, старшие дети… Короче говоря, она как-то познакомилась с этим Гайдой, и у них родился мой дядя сын. А у Гайды была кличка… Австриец. Ну, позывной Австриец. И старшие дети к маленькому моему дяде, который к ним все время приставал, лез, они его «шпиняли» от себя и говорили: «Уходи, австрияка подлый! Уходи, австриец!». Все австрийцем называли его. Вот. Приехала как-то [в Екатеринбург – прим. ред.] чешская делегация, Россель [Эдуард Эргартович Россель (1937 г.р.) – губернатор Свердловской области в 1995–2009 гг. – прим. ред.] меня познакомил с ней. Россель водил все делегации, когда мы расписывали эти картины, он водил в комбинат после совещаний своих там. И при… Чешскую делегацию тоже привез ко мне. И там чех главный-то возглавлял делегацию, чех был. Он меня спрашивает: «Откуда вы Гайду портрет взяли?» Я говорю: «Да вот… кое-какие были [фотографии – прим. ред.], но, – говорю, – в основном, – говорю, – вот такие дела, вот, значит… Дядя мой оказался сын Гайды (смеется) Тот так удивился! Ну, короче говоря, приглашал меня в Прагу. Говорит: «У меня сын учится в Академии художеств, вы познакомитесь и будете, в общем…» Я говорю: «Да я был в Праге, знаю. У меня сестра, – говорю, – в Братиславе живет»…

– Ну, от железной дороги, значит, [был – прим. ред.] главный инженер, начальник железной дороги… Главный инженер, главный архитектор Гипротранса. Это все к железной дороге относится. Вот. И у них какой-то там был один художник, но он так все время помалкивал как бы… тихо… Ну, и от Союза художников, значит, тоже были Беляев, я был в экспертном совете, Чурсин, был такой живописец, но он и монументальным искусством занимался [Владимир Алексеевич Чурсин (1938–2008) – уральский художник-монументалист, живописец, член Союза художников СССР и России – прим. ред.]. Ну, Антонов [Андрей Геннадьевич Антонов (1944–2011)– скульптор, график, живописец, Заслуженный художник России, член Союза художников СССР и России – прим. ред.] немножко принимал участие как скульптор. Ну, и все… [Далее идет речь о росписи Ракетно-ядерный щит страны» по эскизу уральского живописца, монументалиста, члена Союза художников СССР и России Бориса Григорьевича Волознева (1940–2008) – прим. ред.] Ничего не знает… Ну, и так как я выдержал конкурс этот, я, значит, должен бригаду, которую я набрал, значит, как-то всем помогать. Ну, и вот я ему, значит, пришел и говорю, Борис Григорьевич, ты помнишь, Пауэрса сбили 1 мая в 1960году [Гэри Пауэрс (1929–1977) – американский летчик, сбитый под Свердловском во время разведывательного полета над территорией СССР 1 мая 1960 года – прим. ред.]? Он говорит: «Да, помню, конечно (смеется). Кто [не помнит – прим. ред.]… Такой факт был!» «Ну, вот, – говорю, – изобрази этого американца-шпиона, который вниз башкой летит, – его сбили, значит, – в центре. Это у тебя центр будет. Слева будут ученые, которые создали этот щит, и военные,которые, ну, сбили этот самолет-шпион». И он… Быстро это все получилось у него. Эскиз сразу сделал. Ну, эскиз, конечно, еще сырой, но потом в процессе работы мы его дорабатывали. Я, конечно, все время ему помогал, ну, так как [он – прим. ред.] мой ученик. Престижно было, чтобы он [хорошо – прим. ред.] сделал работу.

– Волознев…

– А, Берия. Ну, когда я… Значит, он [Волознев – прим. ред.] делал [эскиз – прим. ред.], я ему подсказывал, говорю вот: «Посади ученых, во главе Королев [Сергей Павлович Королев (1907–1966) – ученый, конструктор ракетно-космических систем, одна из ключевых фигур советского космического проекта, Герой Социалистического Труда, академик Академии наук СССР, член-корреспондент Академии артиллерийских наук, Председатель Совета главных конструкторов СССР – прим. ред.], Курчатов [Игорь Васильевич Курчатов (1903–1960) – советский физик, «отец» советской атомной бомбы, Герой Социалистического Труда, академик Академии наук СССР, основатель и первый директор Института атомной энергии, главный научный руководитель атомного проекта в СССР, один из основоположников использования ядерной энергии в мирных целях – прим. ред.], Келдыш [Мстислав Всеволодович Келдыш (1911–1978) – ученый-математик и механик, один из идеологов советской космической программы, Президент Академии наук СССР в 1961–1975 гг. – прим. ред.]»… Келдыш – математик, который траектории все рассчитывал. Вот. Основные ученые… Значит… Ну, они, значит заседают, обсуждают это дело, все. А спиной к зрителю фигура стояла у меня. И [этим – прим. ред.] я намек сделал на Берию. Он же тогда не был реабилитирован, как враг народа был. Английский шпион (смеется). Но пенсне, значит [только видно – прим. ред.]… Только с затылка он… А Россель, губернатор, он, значит, это как бы культурное у него мероприятие было. Все делегации, которые приезжают в область к нам, и в том числе иностранцы, он водил к нам. Рассказывал, что вот вокзал расписывается, история Урала там, ну, и так далее. И он подошел ко мне и говорит: «А что, у тебя это Берия что ли?» Я говорю: «Да».«А почему ты, – говорит, – спиной-то его [повернул – прим. ред.]? Ты разверни его, был такой человек». Я думаю (смеется), ну, раз губернатор говорит, значит, вроде как и мне можно (смеется). Я говорю: «Борис Григорьевич, давай Берию посадим первым человеком. После него рядом будет, значит, Королев, Курчатов, ну, и так далее. А здесь просто, ну, какой-то объясняет чего-то там… [Вокзальные росписи – прим. ред.] – последняя монументальная работа как бы. Моя «лебединая песня», и вообще в городе после этого [монументальных работ не было – прим. ред.]… Ну, мы еще в Филармонии реставрацию делали – обновляли, почистили росписи – потолки. Потолки и вверху стены в фойе. И…

– Управление дороги, значит, актовый зал. Там тоже росписи потолков реставрировали мы. Вот. Ну, и еще… Вот Ужегов, – я уже не принимал в этом участие, – Ужегов… В Астане построили посольство российское в Казахстане, в Астане… Столица сейчас Астана… И он тоже там, значит, потолки расписывал в посольстве. Ну, очень ответственная работа, конечно… Химмашзавод [Уральский завод химического машиностроения в Екатеринбурге – прим. ред.] для дворца культуры [Дворец культуры «Химмаш» (до 2004 г. – имени 50-летия Октября), построенный в 1967 г. – прим. ред.]… Они, значит, строили дворец, построили его, и вот можно его одеть – шторы, занавесы сделать. Ну, я подключился, меня интересовало это. У меня уже был один занавес в УГМК [имеется в виду дворец культуры «Металлург» в городе Верхняя Пышма – прим. ред.] сделан. Ну, он такой серенький.

– В Красноярске там другой. Там в Красноярске была сложная техника: там и шитье, и росписи, и аппликации. Вот такая была. Вот.

– Театр музыкальной комедии [Красноярский государственный театр музыкальной комедии (ныне – Красноярский музыкальный театр) – прим. ред.]. Он старый был, но его реконструировали, обновили. И главный архитектор Красноярска, значит, приезжал сюда [в Свердловск – прим. ред.], специально смотрел эскизы, принимал эскизы. И он условие поставил, что мебель взале будет болотного цвета. Уже [была – прим. ред.] закуплена из Венгрии, импортная. Вот, так что занавес должен быть… как бы гармонировать со шторами, креслами. Ну, сначала меня это шокировало, что болотного цвета (смеется) [в театре – прим. ред.] музыкальной комедии. А потом подумал, подумал, и может, даже и хорошо. И вот с Борисом Григорьевичем Волозневым мы сделали этот занавес. Там у нас было восемь… «Венок» из восьми сюжетов оперетт: там и [оперетта – прим. ред.] «Сильва», [музыкальная комедия – прим. ред.] «Табачный капитан»… с Петром I «Табачный капитан», [оперетта – прим. ред.] «Летучая мышь» там… Ну, в общем восемь сюжетов. Ну, и все, он [главный архитектор Красноярска – прим. ред.] одобрил. Сначала, мы когда все сделали, картон в натуральную величину цветной, раскрасили… Вот этот Демирхановбыл главный архитектор Красноярска [Арэг Саркисович Демирханов (1932–2020) – архитектор, внесший значительный вклад в формирование архитектурного облика города Красноярска, член-корреспондент Российской академии художеств, академик Российской академии архитектуры и строительных наук, народный архитектор России – прим. ред.], приехал. И мы вовновь построенном у нас драмтеатре [демонстрировали – прим. ред.]… Там балкон и фойе, значит, внизу. Балкон как бы наверху. И мы внизу расстелили этот картон. Ну, картон – это на бумаге ватманской, склеенной…

– Или рулонная [бумага – прим. ред.]. И на ней [мы – прим. ред.] красками, значит, уже [рисовали – прим. ред.]… По которому, по картону уже будет занавес делаться. И вот он смотрел, долго очень смотрел, и говорит, все мне нравится, но, знаете, слишком все натуралистично. Занавес, он как бы не картина. А мы говорим: «Понимаем, да. Ну, а что бы вы хотели?» «Ну как бы это вот сказать, – говорит, думал-думал, потом, говорит, – Мираж должен быть. Вот как будто это мираж». И мы все это самое сразу усекли (смеется), все поняли. Он уехал снова в Красноярск, и мы с Борисом вдвоем, значит, начали компоновать прямо вот этот самый занавес: где-то фигуру сдвигаем по вертикали, по складкам как бы, и получается вроде и реально, и в то же время нереально. То есть рисунок смещается вот так вот. Как бы мираж вот этот в воздухе мерцает. Ну и когда сделали, значит, он [Арэг Демирханов – прим. ред.] говорит: «Я сам не буду принимать, а послал театральных художниковс высшим образованием, они институты закончили, значит, и они приехали смотреть. Приехали, мы им опять показали это уже как бы в готовом виде, ну, картон. И они говорят, нет вопросов. Все идеально, вроде находка хорошая очень… А на Химмаше, ну, когда я сделал эскизы [занавеса – прим. ред.], Совет одобрил их хорошо, понравилось. Музы искусства. Три фигуры, по сути дела, у нас тамвсего. А остальное…

– А исполнял… Получилось так, что я с Беляевым поехал. Сначала мы в Киев поехали, смотрели там работы художников киевских. Даже выставка скульптора вот у меня… Он на память мне подарил свой буклет такой солидный… в Украине. А потом поехали в Белоруссию,в Минск. И… Кищенко [Александр Михайлович Кищенко (1933–1997) – белорусский художник-монументалист, Народный художник Белорусской ССР – прим. ред.] знаком был с Беляевым, Беляев меня познакомил с Кищенко. Это гобеленщик минский. Но он не только гобеленщик, он монументалист. У него и мозаик много в Минске. Целая улица,торцы зданий. На тему космоса.

– Мозаики, громадные.

– Торцы пятиэтажек, голые торцы, вот он их все сделал, очень хорошие. Вот. Он когда посмотрел мой эскиз, говорит: «Все, приезжай сюда, мы тебе все сделаем в лучшем виде» (смеется). Говорит: «Давай, поехали». Сели в машину, поехали в Борисов [город в Минской области Республики Беларусь – прим. ред.], это 100 километров от Минска. У него там цех, громадный цех, значит, где громадные валы такие, по 4–5 метров валы, на которых наматывается основа, а за ним картон, и по картону – основа, значит, – ткачи ткут. Ну, он, если бы не показал мне Оперный театр… Пригласил меня в оперный театр, там китайская опера какая-то была, приехали на гастроли китайцы. Китайцы визжали, а минская прима, певица, меццо-сопрано рядом со мной сидела (смеется), партер передний на первом ряду.Она уши затыкала, а китайцы визжат! (смеется) Просто визг такой стоял, ужас! (смеется) Вот. Ну, и когда я посмотрел весь Оперный театр в Минске в этих гобеленах Кищенко. [Там был – прим. ред.] шелк, тончайший шелк, и… Мне так не понравилось. Как нарисованы картоны цветной краской.

– Так и хочется назвать себя в качестве любимой ученицы (смеется) – и формально, и неформально! Да, нет. Да, конечно, у него были ученики, которых он всех любил, очень сильно помогал, и, конечно, вот эта вот карьера научная очень сильно, благодаря его участию, тоже, наверное, состоялась у многих его учеников, так что...

– Не понравилось! Техника сама исполнения гобелена мне не понравилась. Потому что тонкий шелк, тонкое ткачество, все выткано – глаза, лица, фигуры там танцующие… Вот. И, ну, я не сказал ему ничего, конечно, что мне не нравится, но просто деликатно отказался и уехал сюда. А исполняла [занавес-гобелен на Химмаше – прим. ред.] оргсекретарь Союза художников у нас была Лида. Такая солидная дама.

– То ли Смирнова, не помню [имеется в виду Лидия Николаевна Евсеева, художница декоративного искусства – прим. ред.]… Она вот где-то жила на первом этаже Ленина, 52. И она мне начала ткать. У меня там декор идет из цветов, розы там, значит, инструменты музыкальные по краям. Ну, как бы декор занавеса. И она мне как вот базарные [коврики – прим. ред.]: лебедей не хватало. Лебеди, роза, коврики рисовали раньше. Я говорю… А ко мне в это время приехал в гости из Харькова [город на северо-востоке Украины – прим. ред.] друг мой, старый друг юности, мы когда-то вместе студию вели с ним рисования. Он в ДК Горького [Дом культуры имени А.М. Горького в Екатеринбурге по адресу ул. Первомайская, 22 – прим. ред.], а я в ДК Уралмаша [Дворец культуры Уральского завода тяжелого машиностроения (ныне – Центр культуры «Орджоникидзевский») по адресу ул. Культуры, 3 – прим. ред.]. Ну, и мы часто общались там, значит. Вот, он приехал. Он председатель худсовета экспертного. И я ее ругаю, говорю: «Мне это не нравится, что ты мне делаешь? Я же картон сделал, по картону надо делать, ничего выдумывать не надо». Она что-то там свое гнет. Я психанул. Говорю: «Все, замеряй, что ты сделала, я тебеоплачиваю,и мы расторгаемся. Договор и… Пошел в коридор, чтобы еще не наговорить что-нибудь нехорошего (смеется). А Юра-то этот самый… Фамилия крутится [в голове – прим. ред.], забыл… Он остался. И ей, ну, как он привык уже на совете, значит, и с заказчиком общается… И он ей, значит, говорит, что «действительно он же прав; автор прав всегда, и надо подчиниться или действительно замерять и расчет полный». Ну, потом я что-то остыл немножко, захожу [обратно – прим. ред.] (смеется), а она совсем по-другому уже говорит со мной: «Все, я все поняла, я все исправлю» (смеется). Ну, все, начала ткать. А потом все равно она меня обманула.

– А?

– Ну, шерсть. Шерсть, лен. Смесь шерсти и льна. У меня даже где-то были еще в мешках тут остатки. (Обращаясь к Татьяне Александровне:) Ты вот…

– Да? Прекрасно! (смеется) Вот. Я узнал, когда уже занавес повесили на Химмаше, и пожарные облили его… Ну, побрызгали, значит, противопожарным составом каким-то. И у ней [музы – прим. ред.] слезы потекли. Она [гобеленщица – прим. ред.], оказывается, глаза не ткала, а рисовала прямо на ткани, значит… Не могла выткать!

– Ну, конечно. Я ей говорю, все, смывай это дело и вытки, вышей, хотя бы вышей, вышивку сделай. Глаза. Ну, она что-то делала там, в общем, не знаю. Но занавес висит до сих пор у них в отличном состоянии.

– Нет, в целом, в целом она сделала, конечно, то, что я говорил ей. Ну, красками все не сделаешь. Фактуру… Я ей прямо говорил, что: «Вот плети из льна косичку и ее вшивай вот по рисунку, по движению вот этой формы большой, фактура должна быть большая». При освещении эта фактура будет видна». Не на глад… По гладкой свет скользить будет. Ну, софиты сбоку обычно освещают занавес. Вот. Ну, и она это делала. Вот, значит, из цветных ниток также ткала из… лен и шерсть. Ну, шерсть грубая, на этом самом текстильном комбинате мы брали, покупали шерсть мешками, тюками такими. Ну, 100 метров квадратных занавес, это же тяжелый он, толстый. Причем складки все формировал я специально, значит… [Нрзб.] мы это дело, где уходит в складкуизображение… Если фигура уйдет в складку, это ненормально будет.

– Поэтому где-то вот по фону, значит, мы делали складки. Когда занавес раскрывается, у него основные фигуры, они… ну, отчасти уходит в складку куда-то изображение там, скажем, вот… Это занавес. Ну, короче говоря, а когда он… занавес закрывается, он вообще уходит, и ничего не видно там [за кулисами – прим. ред.]. То есть, когда занавес закрывают, изображение все видно, все как есть… Снесли храм. Был такой Кириленко [Андрей Павлович Кириленко (1906–1990) – советский государственный и партийный деятель, в 1955 – 1962 гг. Первый секретарь Свердловского обкома КПСС, в 1962–1982 гг. член Политбюро (Президиума) ЦК КПСС – прим. ред.]…

– … секретарь Обкома. Он потом в Москву уехал, к Брежневу [Леонид Ильич Брежнев (1906–1982) – советский государственный, политический и партийный деятель, Генеральный секретарь ЦК КПСС в 1966–1982 гг. – прим. ред.] поближе там, значит. И он… взорвали… Взорвали эту церковь, которая стояла на повороте… на [дороге на – прим. ред.] Челябинск, на повороте на Химмаш. Как раз там такая возвышенность небольшая. И этот храмстоял. Ну,церковь, в общем-то. Небольшой храм-то – церковь. Ну, взорвали – и голое место [осталось – прим. ред.], камни одни, значит, валяются. Ну, и завод на Химмаше решили видимо, значит, это место освоить. И они делали… Химмаш выиграл конкурс там, делали печи сверхвысокого давления для химической промышленности. Вот. И выиграли этот конкурс. И у них японцы покупали [эти печи – прим. ред.]. За границей многие покупали эти печи. Индия, ну, не помню еще, какие там страны. Вот, и они решили вот этот станок [увековечить – прим. ред.]… А чем они выиграли: чтобы выдержать высокое давление при большой температуре, нужно очень толстые стенки делать. Что бы это… И печи получались очень тяжелые. А химмашевцы тонкое железо делали рулон.

– И так как тонкое железо, оно… при прокате оно утончается, и крепкое на разрыв становится, и они сделали, у них получилось в три раза легче за счет вот того, что рулоном сделано это все. И вот этот станок, который делал эти рулоны, они решили туда [на место церкви – прим. ред.] сделать. И студента училища… Поручилина дипломе он… значит, ему сделать этот станок, чтобы его как бы скульптура… Скульптура-станок. Ну, увековечить вот этот самый факт рулонного производства. Вот. И парень-то талантливый, все нормально было. И на защиту дипломов [пришел – прим. ред.] директор, искусствовед он, Степан Петрович Ярков [Степан Петрович Ярков (1924–2009) – искусствовед, в 1959–1968 гг. директор Свердловского художественного училища, Заслуженный работник культуры РСФСР, – прим. ред.] такой был профессор. Он меня пригласил на защиту дипломов, значит, как монументалиста, значит, оценку свою сделать. Ну, и вот, когда рассматривали этот проект, значит, все [было – прим. ред.] нормально. Все принимают вроде, ну, очень интересно. Вот. А на защите обычно присутствует из Москвы какой-то представитель, председатель государственной комиссии он как бы, художник. Он художник, не то график, не то, я не помню уже, фамилию, не помню даже. Ну, такой солидный, уважаемый, заслуженный художник. И вроде все склоняются принять [дипломный проект – прим. ред.]. Принять, одобрить, оценку «отлично» поставить и так далее. Значит, а раз принимают, значит, этот памятник на Химмаше отольют и поставят на место [церкви – прим. ред.]. Я, значит, выступаю и говорю, что… «Простите, – говорю, – уважаемый, – его по имени-отчеству называю, не помню я сейчас уже [как его звали – прим. ред.], – Вы не знаете, конечно, ситуацию. На этом месте стоял храм раньше. Его взорвали. И сейчас вот эту «абракадабру», извините за выражение, значит, хотят поставить наши городские начальники». Он так перепугался этот москвич (смеется), я удивился! Он так (хлопает рукой по груди): «Я же не знал, – говорит,– я же не знал!» Начал оправдываться: «Нет, конечно,раз тут храм был, ни в коем случае нельзя ставить это. Это противозаконно!» Там, ну, и, короче говоря, вот это дело [отменили – прим. ред.]. Ему [студенту – прим. ред.] поставили пятерку, все нормально,защитил диплом, но памятника ставить нельзя. Вот (смеется). То есть я такую «лепту» нехорошую сделал.

– Потом… директор этот Ярков мне потом: «Ну, Гусев, ты вечно что-нибудь подсунешь!» (смеется)

– Да нет!

– Ну, станок! Ну станок, это… Как на Западе делают скульптуры современные,эти вот абстрактные.

– Вот такая же штука. Ну, станок… Скульптура-станок! Ну, что это, разве может сравниться с человеком, скажем, по пластике, по…

– Даже… даже по идее, по концепции. Ну, станок есть станок. Он же машина, железо. Вот.Какая может быть концепция тут или идея историческая? Да ничего нет. Ну, вот, таким образом, значит… (смеется) Ну, не знаю, если бы меня не было, наверное бы это дело б осуществили. А сейчас снова храм поставили, восстановили его в прежнем виде. Он как раз на дорогу [выходит – прим. ред.] – в Нижне-Исетск ехать и на Химмаш поворот. Вот на этом месте, на развилке он стоит.

– Да, да, наверху.

– Ну, плохие. Беляев… Беляев, его заносило. Вот эти две на Плотинке [«Плотинка» – обиходное наименование плотины городского пруда на р. Исеть в г. Екатеринбурге – прим. ред.]… две стоят, узлы как бы [речь идет о скульптурной группе «Узлы», созданной В.З. Беляевым в 1973 г. – прим. ред.]. Он меня попросил… Говорит: «Слушай, – говорит, – вот совет будет. Приди и помоги, – вроде, – чтобы приняли». Я пообещал и не пришел на совет. (смеется) Ну, зачем? Мне не нравится это! Приехал скульптор из Красноярска сюда. Я его водил по городу, идем. Возле столбов [«Узлов» – прим. ред.] он мне говорит: «А что это такое?» Я говорю: «А вон, видишь, вон Беляев идет.Он автор этих [работ – прим. ред.]… как бы узлы». Он говорит: «Я думал, это фигуры какие-то» (смеется). Я ему сколько раз говорил, Беляеву, что узел красивый должен быть, если вы его выставляете, то он… А он говорит: «А вот красивые – они все саморазвязывающиеся». То есть его поставишь, а он сам под тяжестью должен развязаться. (крутит рукой у виска) Ну, блажь такая! (смеется)

– Нет, нет, гораздо позже.

– И я ему [скульптору из Красноярска – прим. ред.] говорю, вот, видишь, Беляев подходит. Я говорю «вот автор» этому красноярскому скульптору. А он учился с Грюнбергом [Константин Васильевич Грюнберг (1944 г.р.) – уральский скульптор, член Союза художников СССР и России – прим. ред.] вместе в академии. Беляев засмущался и говорит: «Да нет, это так просто (отмахивается). Это вроде не надо об этом… Смотреть и показывать не надо» (смеется). Ну, поставил [узлы на Плотинке – прим. ред.] и стоит, сейчас ведь не уберешь. Чудище какое-то. Напоминает непонятно фигуры – не фигуры, какие-то уроды стоят.

– А, да. Неизвестный, у него такие вот «колбасы»он делал все. Вот, Беляев это сделал. Ну, совет как-то он охмурил. Приняли. Вот.

– Что?

– Ну, может и обиделся. Но… (смеется)

– Я бы не принял [эту работу – прим. ред.] никогда на совете. Но чтобы не… Все равно работать приходилось вместе, в одной организации, как говорится. Я предпочел, что лучше я уйду, не приду, чем если я выступлю так же, как вот по поводу храма…

– (Смеется) Ну, это прямо его, да, была страсть, потом уже – моя. Да, у него все время в семье были собаки, причем большие, там, боксер, овчарка, и он вообще маленького формата как-то не понимал, а мы с ним завели двух мопсов, и это просто была его там любовь, страсть последних лет. Просто «обожание» было взаимное, по-другому не назвать.

– Ну, он действительно просто их обожал. То есть… заботы было о них больше, чем о всех других родственниках, вместе взятых (смеется).

– Нет, тогда уже это не было… Нет, мы не выставлялись, только для себя.

– Да, мы тоже в последний буквально год приобрели дом загородный в Сысерти [город в 40 километрах к югу от Екатеринбурга – прим. ред.], и Владимир Семенович обожал его, ему очень туда нравилось ездить. Правда, собаки наши не очень переносили дорогу, и мы с Владимиром Семеновичем в субботу ездили туда и возвращались, и в воскресенье ездили туда и возвращались, чтобы собачкам не надо было укачиваться на машине. И очень ему нравилось, но, к сожалению, очень мало он там успел побыть.

– Нет, всегда в городе, всегда в Екатеринбурге.

– Нет, всегда в городе, всегда в Екатеринбурге.

– Нет, они по мере перехода коллектива из одного учреждения в другое тоже так вот дрейфовали по городу. Довольно длительное время это была лаборатория прямо при областной клинической больнице. Начиналась вообще она при 23-й клинической больнице на Эльмаше, потом областная клиническая больница. Потом почти 10 лет работала лаборатория в «Профзаболе» [Институт гигиены труда и профессиональных заболеваний, ныне – Екатеринбургский медицинский научный центр профилактики и охраны здоровья рабочих промышленных предприятий – прим. ред.], это институт, который на Репина, Профессиональных заболеваний, но у него сейчас какое-то сложное название, его никак не могу выучить. Вот. А потом уже вот мы перешли в Академию [наук – прим. ред.]. У нас было сначала большое помещение далеко в районе Академическом, потом сюда в центр уже перебрались на… где основные наши академические институты рядом с Президиумом [Президиум УрО РАН, ул. Первомайская, 91– прим. ред.].

– Ну, вот прямо без ложной скромности скажу, что у нас всегда были молодые ребята. Всегда, во все годы. Даже вот в эти самые тяжелые там 1990-е годы, когда в науку вообще никто не шел, у нас были молодые ребята, и защищались кандидатские диссертации. И сейчас тоже их много, им это интересно, они идут, но это благодаря тому, что почти все наши ведущие сотрудники преподают в Уральском федеральном университете, кто-то в медицинском институте, вот оттуда и приходят.

– Да, я в Уральском федеральном университете как училась, так вот потом работала какое-то время, как основное место работы у меня было, так и продолжаю.

– Ну, я в 1978 году уже закончила школу, и вот с тех пор и не расставалась с УрФУ.

– Да, на матмехе. Потом в 1983 я начала работать и по сей день.

– Да, конечно, конечно. Конечно. Я могу сказать, что я вот сама просто с огромным уважением отношусь к тем, умениям, которыми сейчас обладают мои, скажем, аспиранты. То есть это настолько сложные компьютерные объекты, ну, естественно, программы, которые это реализуют. То есть это вот трехмерное сердце со всеми его процессами, которые от молекулярного до органного уровня. Все это интегрировано в виде уравнения, которые рассчитываются. Потом все это можно визуализировать, все это можно показать, посмотреть. Потом на все это еще накручиваются алгоритмы искусственного интеллекта. То есть это сложнейшие программы, сложнейшие! И ребята это делают, и делают за обозримое время. И в общем мы получаем такие очень интересные результаты, которые, я надеюсь, в клинике тоже будут полезны.

– Ну, я какое-то время вот уже перестала так активно в общественной жизни факультета участвовать, ну, просто какие-то другие рабочие моменты больше забирают времени. Но я знаю, что, например, День математика и механика, который всегда славился и который гремел на весь университет, и очень бурно к нему шла подготовка и там заклеивались всякими, значит, интересными плакатами все стены факультета и разные там комнаты, в которых какие-то разные активности проходили и так далее. Все это существует, и в этом всем тоже студенты участвуют, и все это здорово, все это есть. То есть в этом смысле традиции как-то, мне кажется, продолжаются и даже развиваются. Вот. Раньше мы, например, больше, ну, вот каких-то неформальных, может быть, встреч в рамках лаборатории проводили. Там, может быть, какие-то были совместные посиделки чаще, выезды. Сейчас это все тоже есть. Может быть, не в таком объеме, но у нас есть, например, традиция – выездной семинар, мы осенью ездим куда-нибудь в красивое место, в Оленьи ручьи, и еще куда-то обсуждать научные проблемы.

– Да, то есть стараемся, чтобы все равно вот как-то люди пообщались еще и не в рабочей обстановке. Это очень важно.

– Спасибо, очень хороший вопрос. Я какое-то время до его ухода начала к нему приставать, что давай, надо же, наверное, что-нибудь такое писать, еще что-нибудь. Ну, как-то вот не сложилось. Он даже начал что-то такое наговаривать, вот, и я пыталась записать и обработать, ему не нравилось, как я это делала.

– Ну, да. И «Ты там…», ну, в общем... Не нравилось.

– Ну вот, к сожалению, много не получилось наговорить. Как-то у Владимира Семеновича вот не было к этому активного интереса, хотя я ему много раз предлагала, что надо было, наверное, учебник написать, потому что у него все-таки был очень такой взгляд свой на многие вопросы физиологии профессиональный. Ну, вот как-то не сложилось. У нас есть монографии научные, но так, чтобы какой-то учебник написать и систематизировать какие-то вещи, чтобы можно было студентов по нему учить… Вот, к сожалению, этого не было сделано. Так что нет, стихи не писал.

– Так они все у нас работают в институте (смеется). Поэтому… Да. По крайней мере, те, которые остались в науке, большинство так или иначе связаны с институтом.

– Хороший вопрос. Ближайшие задачи, конечно, связаны с тем, чтобы вот интегрировать данные, как-то большего достигнуть понимания между молекулярными процессами, которые на макроуровне происходят. Ну и плюс, что касается, значит, вот, собственно, тех разработок, которыми я занимаюсь, конечно, хотелось бы, чтобы наши наработки по применению математических моделей внедрились в клиническую практику, потому что, ну, все для этого есть, в принципе, здесь только какая-то должна быть инициатива, я не знаю, может быть, со стороны клиницистов, может быть, какую-нибудь надо инновационную компанию привлечь, чтобы они заинтересовались коммерциализацией этого, и тогда это можно было бы продвинуть. Хочется.

– Спасибо! Может быть, когда-нибудь, когда я соберусь выйти на пенсию.