— Мама Мария Петровна Журавлева родилась в деревне Калитино Ленинградской области. У мамы было три сестры и два или три брата. На ее родину мы однажды заезжали с моим племянником Игорем на его машине. Ехали долго, почти весь день. Я говорю: «Давай остановимся у какой-нибудь старушки, спросим». Мы старушку увидели, подъехали, спросили: «Где жил Петр Иванович Журавлев (мой дедушка)?» «Что, Петька? Да вон он, его дом!» Дом стоит за забором. Мы подошли, поснимали. Уехали.

И заехали мы на кладбище рядом с соседней деревней. В деревне Калитино, что интересно, в основном жили Журавлевы и Гусевы. И вот на кладбище половина могил Журавлевы, половина Гусевы. И какая-то женщина указала нам могилу Петра Ивановича, мы и на ней побывали.

Что же касается матери, я ее мало расспрашивал, к сожалению. Она каким-то образом оказалась в семье эстонцев — Паусов, переехала в Ленинград. Сестер отдавали в другие семьи работать. Из отрывочных воспоминаний я узнал, что она вышла замуж за Пауса из этой семьи. У них родилось трое детей. Работала вагоновожатой. Рассказывала истории даже, как кто-то попадал под трамвай. Потом началась война. Мужа призвали. Кажется, пулеметчиком. Погиб. И дети погибли в блокаду. Один напился воды холодной, заболел. Остальные, видимо, от голода.

Как-то к маме пришел старший по дому и говорит: «Занимай, Маша, любую квартиру! Никого не осталось. Только вынеси соседа скончавшегося из квартиры. Во дворе оставь. Его санитарная бригада заберет». Мама его привязала за ноги и поволокла. И только голова его по ступенькам брякала...

А у мамы была подруга. Обезножившая. И у той было золото, они смогли подкупить водителя и перебраться через Ладожское озеро почти в самом конце блокады. Мама сопроводила подругу к родителям в Вологодскую область. И там же осталась, устроилась в совхоз по выращиванию табака. Выращивала табак для фронта. Недалеко находился госпиталь, и в нем она познакомилась с красноармейцем по фамилии Попыхин.

Был уже конец войны, когда она забеременела. Ее сестра Клавдия позвала Машу к себе в Свердловск. Муж Клавдии работал на Ижорском заводе в Колпино, и в 1941 году они вместе с заводом очутились на Уралмаше в эвакуации.

Мария приехала, родила. И написала Ивану Попыхину, выслала фотокарточку, с тем чтобы тот приехал. А тот ответил, ты, мол, извини, Маша, сын-то на тебя похож… У него другие женщины образовались. Мама даже съездила к нему, увидела его в окружении поклонниц, развернулась и уехала обратно. Стала матерью-одиночкой. Устроилась на Уралмаш в заводоуправление, в светокопировальную мастерскую («светокопия»)*. Мама меня забирала из садика и брала к себе на работу. Я там с ней «работал».



____________________________________________________________________
*На стекле раскладывался подлинник с чертежом — калька, а на кальку укладывалась светочувствительная бумага («синька»). Внизу, под столом, находилось несколько ярких ламп, под их воздействием на «синьке» отпечатываются все линии, находящиеся на подлиннике. Затем светочувствительную бумагу перемещали в емкость, в которую наливали несколько капель нашатырного спирта. В парах аммиака проявлялись и закреплялись линии, которые были перенесены на светочувствительную бумагу. Копия готова.

— На Ильича, 17 — угловой дом на перекрестке Ильича и Кировградской. На первом этаже был молочный магазин и почтовое отделение. Помню скверик, садик, в котором гулял часто. Мы сначала жили в комнате на 4-м или 5-м этаже, наверху. Помню шкаф, кровать и радиотарелку. Соседом был конструктор. Я не очень успевал по математике, и как-то мама повела меня к соседу — он быстренько решил, я переписал. Я принес решенное домашнее задание, и учительница тааак округлила глаза. Потом мы переехали в другую часть дома, на второй этаж, в комнату попросторнее.

Помню еще сараи с дровами у «красного дома» напротив, рядом с моим детским садом. И мы играли, прыгали по крышам сараев туда-сюда, по снегу. А в нашем доме жил мальчик-татарин, который очень хорошо прыгал — лучше всех. И я прыгал вместе с ним, была у нас дружба. А рядом сидели старушки, бегали курицы и петухи. И как-то раз петух подпрыгнул и клюнул меня прямо в темечко. Хорошо это запомнил.

А в школу я пошел в 68-ю. И пришел к нам однажды юноша, тренер, пригласил нас в спортзал. И я какое-то время ходил, и даже получил третий спортивный разряд по акробатике. Данные у меня были хорошие.

Недалеко как раз был стадион юных пионеров. Помню, наблюдал там как-то тренировку по хоккею — профессиональные хоккеисты с мячом, и среди них выделялся здорово Николай Дураков. Как будто все стоят, а он один багет, мелькает. А когда там никого не было, мы с пацанами перелезали и играли в футбол.

Когда каток заливали, мы ходили, играли в ляпки, догонялки. И помню, наехал на парня здорового. Отлетел как от стенки, ударился. Сотрясение. Привели меня к врачу… И вот это сотрясение повлияло на мою спортивную карьеру. Я прыгал, а у меня головокружение. И я это дело прекратил.

— Еще учась в школе, я посещал кружок рисования в Доме пионеров имени Островского на Уралмаше. Меня туда пригласил учитель рисования 68-й школы Соколов Валентин Алексеевич. Я помню хорошо тот случай, когда идет урок рисования, все рисуют что-то, и идет вот этот Соколов по рядам. Подходит ко мне сзади, посмотрел и говорит: «Приходи ко мне в кружок рисования». «Да? Ладно, приду!» И такое ощущение, что я оттуда еще и не вышел. Что до сих пор там и нахожусь в этом кружке. То есть Валентин Алексеевич буквально меня развернул на 180 градусов.

После седьмого класса я поступил в Свердловское художественное училище. Выпустили меня в качестве учителя черчения и рисования и распределили в Пермь. Там обязаловка была определенная: по окончании обучения ты обязан в течение трех лет отработать. Ну, мы с другом решили поступать в Репино (Санкт-Петербургская академия художеств им. Ильи Репина, ранее Институт живописи, скульптуры и архитектуры имени И. Е. Репина — прим. ред.). Но приятель в итоге поехал в Москву поступать в Строгановку (Российский государственный художественно-промышленный университет им. С. Г. Строганова; в период с 1945 по 1992 год Московское высшее художественно-промышленное училище — прим. ред.), в я — в Ленинград. И поступил сходу. Это был 1966 год. Я поступаю — и все, Пермь откладывается.

Я поступил как живописец, и вдруг такая вот, вы знаете, неинтересная работа, ну там натюрморты... Преподаватель как-то поставил череп лошади на серую ткань. Знаете, осень, фрукты, овощи, листья. Думаю, это что такое? Куда я попал? Какая-то кость желто-серая на сером фоне. Череп лошади. Я не забуду это никогда. У меня такое ощущение, что надо бежать. Ну ладно, я себя заставил и в конце концов два года отработал. Были постановки, то да се. И я понял, что я как живописец созрел. Хватит живописи, я могу наращивать свой потенциал и дома. Понимаете? А там, значит, порядок какой? После двух лет обучения ты пишешь, в какую мастерскую ты бы хотел поступить — основная мастерская и запасной вариант. В качестве запасного варианта я указал «книжную графику». А вообще хотел попасть к Мыльникову Андрею Андреевичу на «монументальную живопись».

И вот подходит ко мне Андрей Андреевич Мыльников и говорит: «Сергей Иванович, у меня разнарядка, я должен набрать студентов из союзных республик». И он набрал. А моя фамилия туда не попала в этот список. Ах так?! И тогда я решил в себе воспитать, как говорят, универсального солдата. Я решил стать всезнающим специалистом во всех областях изобразительного искусства. А монументальное искусство я и сам смогу освоить.

Книжная графика — отдельный разговор. Но дело в том, что меня не очень хотели отпускать. Как же это, кто-то вдруг бежит с живописного отделения. Это же серьезный звонок, понимаете. Пришлось отдельно договариваться с деканом факультета книжной графики Тарановым Михаилом Афанасьевичем. А Таранов, как я сейчас помню, в ту группу, где я должен был быть по возрасту, принять не мог, она полная. И предложил «перепрыгнуть» курсом выше. Определил меня походить с этими товарищами. И вот с этим курсом другим я писал натюрморт, портреты, фигуры и так далее. Таким образом проучился я четыре года на графике, экстерном освоив программу двух предшествующих курсов.

Мне так это понравилось, знаете, здорово! Хорошая кафедра книжная. И когда я окончил книжную графику и счастливый и довольный вернулся в Свердловск, отправился сразу в Среднеуральское книжное издательство. Молодой и красивый. Прихожу, показываю диплом. Они посмотрели и сказали: «Вы знаете, у нас планы уже все сверстаны. К сожалению, ничего не можем вам предложить». И единственное, что мне предложили оформить — маленькую брошюрку по строительству. Называется «Строительство. Ритм. Сроки. Качество». И вот эту брошюрку, вернее обложечку этой брошюрки, я и сделал. И еще, помню, написал один геолог свои воспоминания, и мне ее тоже поручили иллюстрировать.

— А дальше пошел в училище художественное. Я там поработал года, наверное, два или три. И готов был сколько угодно работать, но у меня была проблема с жильем. И я обратился к директору по фамилии Ременец: «Можете помочь?» Он мне сказал: «Ну это мы на тебя еще посмотрим!». Я думаю: «Ничего себе!» Я был, можно сказать, метр с кепкой, когда пришел в училище, он мне преподавал историю искусства. И он меня не знает, «мы еще на тебя посмотрим»! Меня это так задело. И я уволился из училища. Пошел в Союз художников, в местную организацию. Ее возглавлял Давид Маркович Ионин. И он меня принял в мастерские, сказав: «Работы много, но квартиры не будет». И вот в комбинат я влился. Благодаря комбинату я выполнил огромный массив работы: мозаики, рельефы и т. д. Но поскольку я универсал, освоил все махом. Время было такое, что работа шла потоком.

— О 1970–1980-х годах. Потому что я после института еще в армии отслужил. В 1972 году окончил учиться, а в 1973 году пошёл в армию. И где-то вот с конца 1970-х я в комбинате работал до 1990-х годов. Тогда был Андропов Геннадий Федорович директор комбината. И находился он на улице Карла Маркса, 31. Там, где сейчас снова монастырь мужской. Все работы выполнялись прямо в алтарной части. Церковь — это хорошо, но рано или поздно надо ее освобождать. И в результате был построен комбинат на общие деньги Союза художников. Все комбинаты, все союзы отчисляли средства в центральную организацию в Москву. И там накопилось определенное количество, чтобы в Свердловске построить новое здание. Но это коллективная, так сказать, стройка. Что такое комбинат? Это большая трехэтажная школа с открытым внутренним двором. Этот двор перекрыли куполом стеклянным. И внутри этого помещения оказался большой скульптурный цех. Все эти скульптуры, все, что нам заказывалось, все делалось там.

— Вы знаете, действительно была распределительная комиссия. В эту комиссию входил в том числе Герман Селивестрович (Метелев — прим. ред.), он возглавлял эту комиссию в комбинате. И когда мне распределили заказ, я помню, а что-то там не пошло, я от этого дела стал отказываться. Я говорю: «Так, мол, не вписываемся в параметры определенные». Он ко мне подбегает: «Ты что, зачем ты?.. Заказов нет, а ты тут роешься!» Ну, как-то так получилось, что я не согласился с этим объектом. Сейчас детали не помню, но помню его реакцию, такая бурная. И да, действительно, были такие случаи, когда заказы распределялись, а человек не может сделать эту работу.

У меня был еще такой случай. Жители Березовского собрали деньги на мемориал павшим воинам. Запроектировали, процесс пошел. Я не знал об этом. И вот подходит ко мне председатель Большого художественного совета Сажин Петр Алексеевич и говорит: «Слушай, вот Зайцевы проваливают заказ. У них не идет. Давай, включайся!» И я вклинился в эту работу по спасению объекта в Березовском — мемориальный комплекс. В середине стояла на постаменте двухфигурная композиция. А дальше шли рельефы, которые мне нужно было выполнить. Я все сделал, и дальше уже бригада работала. Я, в общем, все в срок сделал (имеются в виду рельефные композиции — прим. ред.). А с фигурами сложности пошли, но в конце концов и с ними справились.

А перекосы были, да, я согласен. Вот Игорь Иванович Симонов — он такой скороспелый товарищ, опытный... И он, значит, махом делал. Смотрю, Игорь Иванович здесь, там...

Были, конечно, патриархи: Беляев, Венкербец, Зуев, Лепихин. Вот Зуев и Лепихин — это ДК имени Лаврова. Я тогда как раз оканчивал училище. Прихожу, они на лесах стоят, мозаику выкладывают. Я рот разинул и где-то минут пять стоял, любовался вот этим действием. У них еще был свой работник Логвиненко Коля. С Логвиненко мы в свое время ездили в Тюмень, где Зуев и Лепихин делали на фасаде мозаику с рельефом. И мы тоже помогали. А вторая знаковая пара — это Виталий Захарович Беляев и Леопольд Францевич Венкербец. Вот все они — первая четверка монументалистов в городе. А уж потом все остальные.

— Бывало так, что поступает объект уже с распределением, где и что должно находиться. А есть объект, который не прорабатывается, скажем, архитектором, поскольку это архитектора работа — где что повесить. Когда в Большом художественном совете принимался какой-то новый объект, сначала работали над эскизом общего оформления. У нас была группа архитекторов в комбинате, и они специализировались именно вот в этом плане: показывали предварительно, где что должно находиться, рельеф, мозаика или это будет роспись.

Вот, например, Дом культуры города Лобвы. Там я предложил мелкий филигранный рельеф с небольшим выносом, модульный, с повторяющимися элементами, с литьем. Отливали и монтировали кусочки рельефа уже на стену. Такое вот ноу-хау.

Еще хочу похвастаться другим ноу-хау. Допустим, мы имеем фасад 10 на 20 метров. И, допустим, там есть комбинат, как в Асбесте был комбинат по производству панелей. И вот в этом комбинате по моему заказу изготовили ящики металлические. И в них отливался рельеф по частям — лепился и в печку. Там это все стабилизировалось, «зажаривалось» и вынималось. Эта «корочка» везлась и вешалась на фасад. И вот такими «корочками» мы весь фасад оформили. А сверху, чтобы не было швов, облицовка керамической мозаикой (плиточкой). Это я музыкальное училище в Асбесте так оформил. Как-то смотрел передачу детскую о музыке. И Дмитрий Кобалевский детям рассказывал, что такое музыка. Музыка состоит из трех компонентов: танец, марш и песня. Я это почему-то запомнил. И когда вышел на объект, предложил Колотурскому (А. Н. Колотурский, директор Асбестовского музыкального училища до 1984 года — прим. ред.) эту фразу проиллюстрировать.

— По-разному. Естественно, если когда там что-то отдается полностью исполнителям, то я отслеживаю, как и что. Со мной работали Петр Петрович Попов и еще один художник. По моим картонам и эскизам выполняли мозаику и т.д.

— Меня сфотографировали в мастерской на Старых Большевиков. Сколотили щит, и на нем я лепил макет. И тогда же отметил с друзьями 40-летие.

Работу эту я получил через комбинат. Создавался Музей УЗТМ, и архитектор запроектировал рельеф прямо напротив входа в вестибюле. Меня распределили выполнять этот заказ. Поскольку это Уралмаш, я историю изучил, в том числе сюжет с передачей первой отливки Серго Орджоникидзе. И его воплотил в первой сцене, композиционном ядре.

А в одной из сцен, где НИИ «Тяжмаш», изображен брат моей сестры Борис Маркович Сулимов, очень талантливый конструктор, работал в бюро, проектировал прокатное оборудование. И я его изобразил. А рядом художник Гусев, друг мой. А дама с телефонной трубкой — Лидия Давидовна Алексеева, работала делопроизводителем на комбинате в монументальном отделении.

Еще я здесь схулиганил и изобразил на кульмане свой автограф. И год: 1988. Но вообще я свои работы не подписывал — с тобой столько людей работает, а ты себя будешь подписывать…

— Здесь я сначала для каждой стены выполнил эскиз. Предложил темы, представители заказчика «голосовали»: утренний моцион семьи, медицинский осмотр, сюжет, связанный с производственной тематикой (космос, оборона)...
Виктор Иванович Толстоносов, мой друг и напарник, привез из Ленинграда новую технологию с использованием цемента. Цемент, смешанный с песком, застывает где-то в течение 7-8 часов. Делается арматура с выступом 2-3 см от стены, монтируется, сваривается — получается металлическая сетка. Сооружаем стену из досок (можно, всю не перекрывать, учитываем количество фигур) и дальше заливаем гипс по участкам. Снимаем доски, переводим рисунок и режем по-сырому. Нужно успеть до застывания материала. А дальше дорабатываем — тонкие детали, шпаклевка и тд. Затем делается «набрызг» веником, смоченным в растворе с краской. Проходишься аккуратно, фрагмент за фрагментом, и весь рельеф становится однотонным, фактурным.

— Конечно же, станция метро «Машиностроителей». На каждый из шести станций работали художники. В том числе и мне досталась «Калининская» (первоначальное название станции «Машиностроителей» — прим. ред.), за которую никто не горел желанием браться.

Заказ мне передали как раз когда началась перестройка, в 1985 году. Оформил командировку. Станция называлась «Калининская» в честь завода имени Калинина. Он стройку курировал и для завода она там, по сути, создавалась. Я приступил к сбору материала. Съездил в Москву в музей Калинина. Все собрал, подготовил проект, приезжаю, а мне говорят: «Станцию переименовали в «Машиностроителей». Вот представьте, весь материал ушел в корзину.

И попадаю на завод Калинина. Я впервые увидел, что у нас такой пушечный завод стоит! Там зенитки, там то, это... Свой музей. И вот целый арсенал пушечного оружия там находится. Когда я показал главному архитектору Белянкину новый проект, он говорит: «да ты что, это же арсенал, а не станция». Короче, изобразил я на путевых стенах историю завода имени Калинина, эвакуированного сюда в войну из Подмосковья. А еще отобразил борьбу союзных республик с фашизмом: вверху буквы «СССР» и разломанная свастика внизу. И напротив буквы «РСФСР». Чтобы не забывали, откуда мы вышли.

Рельефы глиняные я делал еще на Карла Маркса, где церковь, а отливали их уже на заводе Калинина из силумина — сплава алюминиевого.

Архитектор Нонна Алексеевна Кудинова запроектировала вот эти рельефы и потолок металлический. Комиссия пришла, посмотрела и сказала: «Нет, не пойдет потолок, потому что если поезд пройдет, он будет бренчать-вибрировать, и пыль собирать». Поэтому отказались. Но она обиделась. А поскольку на заводе Калинина была молодая группа архитекторов, один из них, по-моему, даже работал в комбинате, они соорудили светильники из металлических труб, заканчивающиеся лампочками. Я не забуду, как Нонна Алексеевна посмотрела: «Фу! Какая-то дренчерная установка на потолке». А я считаю, здорово получилось.

— «Проспект Космонавтов» — Клочков Борис Николаевич. Станция «Уралмаш» — Егоров Владимир. Лев Кощеев — это станция «Свердловская», или позднее «Уральская». Там кованые светильники. Знаете, Кощеев в свое время оканчивал как раз строгановку по направлению «художественный металл». И сделал такой подарок городу в виде этих светильников. Ну кто еще? Беляев Виталий Захарович — это «Динамо». И там статуя дискобола (реплика работы греческого скульптора Мирона — прим. ред.). Я, конечно, был удивлен, что другого спортсмена не нашли. Дискобол античный. Администрации города, видимо, понравилось*. Что ж, пусть стоит!

____________________________________________________________________
*Сергей Иванович Паус не упомянул работу художника Вениамина Степанова по оформлению станции «Площадь 1905 года»