— Бабушке (Амалии Постовский) было девятнадцать, когда она оказалась в Свердловске. Она 1907 года рождения, а Исаак 1898 года. Она приехала сюда в 1926 году. Отчаянно совершенно. Не сказала никому. Из Мюнхена она съездила в Гамбург, договорилась там с капитаном судна, что денег у нее на один билет, но если ее не встретят в Ленинграде, то он увезет ее обратно бесплатно. И маме своей она рассказала обо всем буквально в день отъезда. Семья ей в качестве приданого выдала две перины. Они так потом и стояли в огромных деревянных сундуках. Я их (сундуки) хорошо помню. Естественно, Исаак ее встретил. Она приехала к нему в незнакомую страну, не зная ни единого слова по-русски. Это была любовь, которая достойна романа.

— Когда я приставала очень сильно и долго, то совсем немножко она рассказывала про свое детство. Со мной, ребенком, она очень скупо делилась короткими комментариями о традициях разных праздников. Когда в конце 1960-х годов появились немецкие журналы, их дед для бабушки выписывал, там нашлась картинка пряничного домика. Бабушка мне рассказала про него. Сама не делала. А я нашла рецепт. И когда моей дочери было лет пять, шел 1985 год, я завела такую традицию. С тех пор каждый год я и сама пеку и «мучаю» всех родных. Это же очень долго. Эпопея длится с ноября. Я делаю тесто, потом мы печем огромный лист печенья и заготовок для домика. Потом это все лежит и раскрашивается ночами, потому что днем некогда.

— Работала во время войны химиком в лаборатории дедушки. У нее даже есть медаль «За доблестный труд во время Великой Отечественной войны». Она очень быстро училась. Вообще, Амалия из простой семьи, насколько я могу судить. О своей семье ничего не рассказывала. Знаю, что она окончила... как это в Германии называется… даже не Realschule (реальная школа — прим. ред.). Это была, скорее всего, первая ступень. Нет никаких документов. И потом она пошла работать.

— Пока мне не исполнилось восемь лет, мы жили вместе.

— Конечно. Помню, в квартире был длинный коридор, ванная с колонкой, которую топили дровами, и умывальник. Тут кухня (рисует). Тут эти узкие окна, они на Банковский выходят — это кухня. Кухня и комната для прислуги. Здесь комната, которая была кабинетом в мое время. Здесь дверь стеклянная, столовая большая-большая. Тут комната и тут комната. Был кабинет с огромнейшей библиотекой. Там три с половиной метра высота потолка. И на стене огромная такая картина, дед рисовал.

В буфете всегда лежало что-то печеное и сладкое. Исаак Яковлевич, приходя с работы, часто ухватывал там что-то. И говорил: «Только чтобы Машенька не знала». И я тоже в этот буфет заглядывала. Он мою бабушку называл Машенька.

Дедушка часто приходил домой обедать. У бабушки всегда обед был. Мне тогда лет пять было, и если я была не в садике, а дома, то видела, что в столовой всегда накрыт стол. Меня усаживали на две энциклопедии, которые бабушка зашила в плотную ткань, чтобы я могла сидеть со всеми.
Папа всегда возмущался, что бабушка «разделывает мне котлетки». Она могла приготовить на обед киевские котлетки, например. Настоящие — с ножкой, внутри масло. Взрослые разговаривали между собой за столом. Разговаривали на русском, но если было что-то, чего мне не надо было слушать, они переходили на немецкий.

— Я была ребенком, конечно я этого не помню. В подростковом возрасте во мне вдруг что-то проснулось. Мне подарили магнитофон портативный, кассетный. И я решила, что надо записать воспоминания деда. А он как раз болел, был дома. И он мне рассказал про свою поездку в Испанию. Я записала. Кассет тогда было мало, советское время. И потом на эту кассету записали Высоцкого. Все затерли, понимаете? Это больно. Я это помню, такое чувство вины. Естественно, я не помню, что он рассказывал. Сколько мне тогда было? Лет 14.

— Это интересный вопрос. Бабуля Лия, я ее всегда так называла, когда приехала, ни единого слова не знала. Она мне рассказывала, что пошла на рынок — надо было суп варить и нужен был петух. Она не знала слова петух, называла «курица-муж». Причем «муш» — она букву «ж» не выговаривала, потому что нет в немецком такой буквы. И когда я маленькая была, заставляла ее говорить «жук». Происходили подобные диалоги:
– Скажи жук.
– Шук.
– Нет, не так: жук.
– Шук.

Еще был очень смешной случай, я его свидетельницей, конечно, не была, это по воспоминаниям других людей. Бабушка дома была, и, видимо, услышала ссору, в которой изъяснялись нецензурно. И она потом при встрече с, кажется, женщиной, разносившей молоко, выдала ей все эти слова. Та потом деду жаловалась: «Ваша жена...» Только ей почем было знать, что эти слова значат? Но она быстро научилась писать.
(Показывает бабушкины записи: рецепты разных блюд)
Тут очень хорошо видно: «бисе» (безе). Ой, как я бабушку терроризировала. Потому что в немецком, если после «s» стоит гласная, читается как «з». Она всегда говорила: «Захар». Я, девочка маленькая, ее муштровала и муштровала. До того домуштровала, что домработницу, бабушке уже тяжело было, а квартира большая, и приходила женщина, помогала прибираться, которую звали Зина, бабушка начала называть «Синой».

— Бабушка меня всему научила. Воспитание есть не когда учат специально, а когда делают вместе. Так оно и было. Когда бабушка готовила, я к ней всегда прибегала. Тогда был дефицит продуктов, начало 1960-х годов, яиц не было вообще, а к нам приходила на праздники целая кафедра, и бабушка «копила» яйца. Чем-то их обрабатывала, и они долго хранились. Но я тоже хотела готовить. И, естественно, портила продукты. Что-то стряпать начинала, но не получалось. А она никогда меня не ругала. Не получилось и не получилось. Она подбадривала. Еще я собирала на газоне под нашими окнами шампиньоны, и бабушка из них готовила.
Вязать меня научила. Она была рукодельницей: и вышивала, и вязала. И всему этому она научилась уже взрослой. Бабушка все время стремилась чему-то учиться. Она очень любознательная была. Ходила на разные курсы. Все у нее так чисто, аккуратно сделано. Осталось очень много вещей, вышитых ею. Кстати говоря, какие-то из ее работ были на выставке на Фестивале молодежи и студентов в 1957 году представлены. И ей за это подарили набор карандашей. Кажется, их штук девяносто в нем было. Я ими рисовала, когда была ребенком.

Бабушка и меня своим рукоделиям терпеливо учила. Вязать у меня сначала не получалось, но потом я своим маленьким куклам вязала на швейных иголках шапки и шарфики.

Еще к вопросу о воспитании. Цветов на подоконнике много было. Я играла в «Дюймовочку» – в цветочный горшок втыкала карандаши, делала качели для маленькой куколки. И никто не ругался, что цветы испорчены. Ребенок творит — это нормально. Бывало, собирала с цветов лепестки, растирала их, смешивала с водой — получалась краска, и я ею рисовала.

А у бабушки была сокровенная коробочка с мелочами, и когда я просила показать, она доставала. Там были маленькие игрушки. Помню, ослик или слоник, внутри колечко с магнитиком, и он головой кивал, пупсик целлулоидный. Этому пупсу, кстати, я и вязала шарфики и шапки.

— Когда дед приходил с работы пообедать, то мыл посуду. Я неоднократно спрашивала:
— Что ты посуду моешь?
— Я так отдыхаю.

Он мыл посуду, а потом шел работать. Дома для работы был отдельный кабинет. Я сначала заглядывала, потом заходила в этот самый кабинет. Бабушка, конечно, говорила, что дедушка работает, но дальше этого ничего не шло.

Дед меня усаживал за стол, давал бумажки для рисования. У него были печати, чтобы не рисовать от руки гетероциклические кольца шестичленные (символ химических соединений — прим. ред.). Одна у меня сохранилась. Давал мне эти печати, я сидела с ним, рисовала.
Дед мимоходом по заголовкам газет читать меня научил. И первое слово, которое я прочла, название газеты «Правда».

Он никогда не прогонял, никогда не говорил, что я ему мешаю. Такого не было. Я могла встать, уйти, могла поиграть.

В филармонию меня водил. С Паверманом они были очень хорошо знакомы. Мы приходили, он заглядывал к администратору. Потом шли в буфет, и он покупал мне трубочки с кремом. Детской филармонии тогда не было, как и детских концертов. И то, что я тогда услышала, отложилось в памяти и отразилось на моей личности.

— Дед фотографировал. Он очень хорошо фотографировал. И очень много фотографий сделал. Девять альбомов со мной. Семью фотографировал, пейзажи в поездках. А еще он рисовал. Дедушка рассказывал, что когда учился в Техническом университете Мюнхена, который находится рядом с Мюнхенской пинакотекой, он сбегал с лекций в пинакотеку. Дед был знаком с художниками и очень долго не мог определиться: рисование или химия. Химия победила. Но он рисовал. Я нашла скетчбук, где буквально комиксы. Про зайца и Пасху.

Сейчас понимаю, что и бабушка, и дедушка воспитывали меня не разговорами, а делом. Своим примером. Дедушка никогда не разделял людей по рангам. Это признак настоящей интеллигенции: не делить людей по их статусу. Помню, в детстве дружила с дочкой дворничихи. Жили они в полуподвале в Банковском. Нам было лет по шесть. Конечно, дедушка еще не был академиком, но уже известный человек. Но уважение ко всем у него было равное. Он всегда останавливался, чтобы переговорить с нашей дворничихой, пока я с ее дочкой играла. Сейчас я с трудом представляю подобную ситуацию.

— Семья Иофе были близкие друзья. Да, они были евреи оба. И я хорошо знаю детей, мы тоже общались в свое время, хотя они старше. Лия Ароновна преподаватель фортепиано. Во второй музыкальной школе преподавала. Сто лет, по-моему, прожила. Умерла не так давно. Она рассказывала такие более... личные, скажем, истории.

Коллеги приходили, на праздники. Все шли на демонстрацию, всей кафедрой 1 мая, 7 ноября. И потом с площади 1905 года заворачивали к нам на Банковский. Огромный длинный стол, все садились, и был праздник. В Новый год тоже собирались. Я всегда вызывалась делать подарки, потому что мне было интересно. Чаще всего я рисовала небольшие картинки. Какие-то, наверное, даже сохранились в альбомах. Была лотерея — дед устраивал. Все вытягивали фанты, были задания и подарки.

Чтобы была только семья на празднике — не помню. Всегда кто-то еще был. Необязательно вся кафедра, но кто-то. Не помню, чтобы меньше десяти человек собирались. Всегда было много народа. Бабушка стол огромный делала. Блюдо с половинками яиц фаршированных было. А маленькая я и танцевала, и песни пела. Потом шли в комнату, где стояло пианино. Дед импровизировал: просто мог сесть и играть. Не какое-то произведение известное, а просто импровизация. Я так думаю, что в еврейских семьях тогда музыке учили всех.

— Мама моего деда моей бабушке передала — не сыну, это все-таки по женской линии передается — шаббатние подсвечники. Бабушка моя была знакома с традициями еврейскими. Но как немецкие, так и еврейские традиции не соблюдал никто. Время же такое было, какие традиции вообще. Но традиционные еврейские блюда она готовила: цимес (традиционное десертное блюдо еврейской кухни — прим. ред.) вкуснейший, фаршированную рыбу просто умопомрачительную. И хоменташ (еврейское традиционное печенье к празднику Пурим — прим. ред.), которые «Уши Амана», тоже пекла.

— Каких-то ярко выраженных традиций в семье не было. Наверное, единственное, что можно отметить: большие праздничные застолья с коллегами дедушки. Для меня это стало естественным, что собирается так много людей, и казалось, что так будет уже и в моей семье. Но увы, продолжить эту традицию не удалось.

— Они очень много путешествовали вместе. Ездили в санатории, на море. Много раз в Крым ездили, и уже с мамой моей. Очень много фотографий сохранилось с их поездок. Есть снимок, как дедушка с бабушкой рыбу вместе ловят.

— Бабушка ушла в январе 1981 года, спустя два месяца после смерти дедушки. Она не смогла без него. Он умер в ноябре 1980 года. Был на сессии Академии наук. Просто одним утром не проснулся. Видимо, люди, которые много сделали для этого мира, так и умирают. Он еще был полон идей. Накануне был вдохновленный, в приподнятом настроении. Кремировали его в Москве. Моя мама привезла урну в Свердловск. И бабушка сидела, не включая свет, а на столе стояла эта урна. О чем она думала, я не знаю. Может быть, разговаривала с ним.

— Я не могу сказать, что их отношения были примером или эталоном для меня, но они точно оказали влияние на мой характер. В детстве, в подростковом возрасте я этого, конечно, не осознавала, не понимала, но с возрастом я начала анализировать их отношения через призму собственного уже достаточно большого жизненного опыта. И они послужили мерилом, оценкой собственных отношений и дали возможность понять: тот рядом со мной человек или не тот.

— Я бы сказала просто — любовь. Но понимание любви у всех разное. Для меня оно очень четко сформулировано в Первом послании святого апостола Павла к Коринфянам, в тринадцатой главе. Он говорит там о любви Божьей, но на самом деле, это вообще о любви. Если цитировать: «Любовь долготерпит, милосердствует, не завидует, не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине, все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит». У бабушки и дедушки было стопроцентное взаимное доверие, было трепетное отношение друг к другу, которое сохранялось до самых последних дней.